Ночной карнавал
Шрифт:
— Держите деньги, граф, — лев вынул из кармана смокинга лихо свернутую бумажку достоинством в тысячу монет и кинул графу на грудь. Граф неловко поймал ее. — За мои деньги я хочу только одного. Чтобы вы на сегодняшний вечер оставили в покое эту женщину. Так ведь, красивая женщина?
— Это близко к истине, — весело сказала Мадлен, сверкнув глазами, утирая рот салфеткой и швыряя салфетку прочь, как ужа. — Кто вы?
— Я барон Черкасофф, друг графа. — Красавец в бабочке без стеснения пожирал Мадлен взглядом. — Я понял так: вы устали. Вам надо отдохнуть. Вы красивая женщина, а красивых
— Я люблю ее! — запальчиво крикнул граф, засовывая бумажку в тысячу монет в нагрудный карман.
— Я вам не верю, граф, — спокойно сказал Черкасофф, оглядывая его насмешливо с головы до ног. — Любящие люди не способны на базарные выходки. Вы или больны, или вам надо напиться, чтобы снять напряжение. От вас исходит ненависть. За что вы ненавидите эту женщину? Почему вы ее оскорбляете? Кто она такая?
— Кто?.. — Граф расхохотался. — Пусть о ней вам скажет любой, кто посещал Веселый Дом Лу!..
Барон серьезно, внимательно вгляделся в разрумянившееся, невозмутимое лицо Мадлен. Она глазами сказала ему: «Я все равно убегу от вас. Вы мне надоели. И из Дома я тоже убегу. И от самой себя убегу. Хочу радости. Хочу одиночества. Баста».
— Отныне вы не будете жить в Доме мадам Лу, — проговорил барон медленно и весомо. — Я снимаю для вас недорогое, но удобное жилье. Подойдет вам двухэтажный, уютный и светлый дом на рю Делавар? Вы будете хозяйкой. Вас никто не будет третировать. Ничто не будет обременять.
Он вынул из кармана золотой портсигар, осторожно вытащил пахучую сигарету и закурил, пуская дым в лицо рядом стоящего графа и не отрывая взгляда от нагло молчащей Мадлен.
— Граф, она у вас немая? Или деревенщина?
— Что я должна буду за это делать?
Острый нюх Мадлен мгновенно уловил запах сделки. В мире, где все считают на монеты, не могло быть иначе. Слишком пристально, слишком дотошно и со смыслом барон ее разглядывает. Она ему приглянулась, это понятно. Она втягивала носом воздух и определяла, как собака: нет, ухаживанием, любовью, постелью здесь не пахнет. Он хочет от нее другого. Чего?
Граф беспомощно озирался. Черкасофф пришел поглядеть, как его корабль тонет?! Ну уж нет. Сейчас он покажет этому денежному мешку, кто здесь хозяин, в тайном кабачке.
— Эй, люди! — пьяно крикнул граф. Взмахнул рукой. Уронил со стола бутыль с божоле, и красное кислое вино растеклось кровью по скатерти и каменным плитам пола, стекло разбилось вдребезги со звоном, осколки заиграли в пламени фонарей и свеч. — Что скучаем! Молчим, как на похоронах!.. Разве нам не пристало повеселиться всласть?!.. Я привел сюда свою девку не для того, чтобы она тут сидела и втихаря обжиралась мидиями!.. Для того, чтобы она веселила вас! А ну-ка! Живо!.. — Он стегнул голосом, как плеткой. — Быстро!.. Мадлен!..
Он схватил ее за руку мертвой хваткой. Она вскрикнула. Он не отпускал ее, волок к столу, уставленному рюмками, чашками, бутылками с черным и зеленым вином, тарелками с едой, железными блюдами, на которых лежали уже надкусанные персики, жареные куры в зеленом горошке, артишоки.
— Ближе к столу, ближе!.. Это твоя сцена!.. Ты хорошо пляшешь, я свидетель!.. Господа, она так отплясывала канкан
Она покосилась на графа синим огромным глазом, пожала плечами, фыркнула, как кошка, и вспрыгнула на стол.
— Да! — крикнула пронзительно. — Я буду танцевать! Я станцую вам танец! Вы увидите танец, какого раньше не видали! Изумитесь! Рты ваши раскроются, как варежки! И песню буду петь! Эй! Кельнер! Почему у тебя в кабачке нету музыкантов! Хороших музыкантов, со скрипками, гитарами, саксофонами и тромбонами! Я буду петь, а они взяли бы да подыграли мне! Но подыграть мне никто не может! Я исполняю свою партию одна! Соло! Без ансамбля!
Ошалелый кельнер, увалень, подошел, шатаясь, держа в кулаках по бутылке светлого муската. Опоясал Мадлен напуганным и вместе оценивающим взглядом. Да, это скандал. А скандал нужен всегда. Скандал — приманка. Фейерверк. Резко выпавшая карта: или выигрыш, или…
— Мадам!.. Мадмуазель… — забасил он, встряхивая в воздухе бутылками, — вы обижаете меня, клянусь!.. музыканты есть, и даже недурные… первоклассные ребятишки!.. они сколотят вам все, что вы пожелаете… что вы желаете?..
Много же заплатил монет собака граф, что этот пузранчик так перед ней пресмыкается.
Она стояла на столе среди чашек, рюмок, тарелок и ножей. Посуда позванивала — она постукивала острым каблуком в накрытые кружевной скатертью доски стола. Меховое боа свешивалось у нее через плечо, шея клонилась, обмотанная связками жемчуга с Кардифских островов. Жемчуг всегда должен быть настоящий. Только настоящий. И так много поддельного в мире. А вот с золотыми туфельками, со смешной дешевкой, она не расстанется никогда.
— Я?.. Я желаю…
Вереница разных музык разом зазвенела у нее в голове. Она вспомнила… нет, это слишком мрачное воспоминание. Это печально. Любую печаль, детка, можно превратить в радость. И те, кто несчастнее всего в мире, обязательно должны показывать публике тридцать два зуба, смеяться, запрокинув лицо, петь радостные песни и танцевать ликующие танцы. О-ла-ла!
Она хлопнула в ладоши. Весь кабачок, все сытые, закормленные, раздобревшие, зверино худые, наглые, умильно вытянутые по-лисьи, круглые, как бы обведенные циркулем, с двойными и тройными подбородками, рожи — хари — рыла глядели на нее, раскрыв рты, высунув, как гончие псы, языки, наблюдая, ожидая, предвкушая.
— Игрецы! — крикнула Мадлен.
Граф с восторгом смотрел на нее.
Он забыл ревность. Обиды. Ссору. Он целовал ее глазами. Раздевал взглядом. Он хотел ее. Ее, стоящую на столе гордо и весело, с юбкой выше колен, с песцовым боа на плечах, в сиянии отборных жемчужин — его идиотских подарков. Кинул зрачки вбок, на барона. Черкасофф молчал. Он наблюдал за Мадлен вместе со всеми.