Ночной огонь
Шрифт:
Через три недели «Фарсанг» вооружили несколькими тяжелыми орудиями и современными средствами защиты. Кроме того, лучевые орудия и устройства обнаружения цели установили на аэромобиле, превратившемся в облегченный вариант патрульной машины МСБР.
Отведя Скирль в сторону, Мэйхак рассказал ей об опасностях, угрожавших «Фарсангу» и его команде на Отмире. Соблюдая предельную осторожность и вежливость, Мэйхак объяснил, что у девушки было несколько возможностей, которые она могла выбирать по своему усмотрению, и что никакой ее выбор никто не сочтет предосудительным. Пока «Фарсанг» и его команда занимаются опасным предприятием на Отмире, Скирль могла подождать их возвращения в Окноу или даже в Лури, если ей так хотелось. С другой стороны,
Скирль отметила напряженным тоном, что, будучи наследницей «устричных кексов», она никого и ничего не боится и, естественно, ее устраивает только последний вариант. Она дала понять, что предложенные Мэйхаком безопасные альтернативы вызвали у нее раздражение. Она заявила, что Мэйхак, таким образом, не выражаясь прямо и по существу, поставил под сомнение не только ее храбрость и ее готовность пуститься в любую авантюру, но и ее верность интересам Джаро и ее честь.
Мэйхак горячо протестовал, утверждая, что Скирль неправильно поняла его намерения. Он не ставил под сомнение ни ее отвагу, ни ее благородное происхождение, ни ее готовность разделить судьбу с Джаро — и ни в коем случае даже не помышлял как-либо затронуть ее честь. Мэйхак настаивал на том, что завел разговор о угрожавших им опасностях только для того, чтобы соблюсти общепринятые принципы порядочного поведения. Он хотел, чтобы Скирль хорошо представляла себе все, что было связано с предстоящей экспедицией — хотя бы для того, чтобы он, Мэйхак, впоследствии не испытывал чувство вины в связи с тем, что внушил ей обманчивую уверенность в безопасности. «Я просто-напросто хотел, чтобы моя совесть была чиста, — сказал ей Тоун Мэйхак, — на тот случай, если локлоры тебя четвертуют или сварят. В таком случае я буду скорбеть о твоей участи, разумеется, но в каком-то смысле мне будет легче, если я буду знать, что ты решилась нас сопровождать вопреки моим предупреждениям».
«Вы слишком совестливы, — ответствовала Скирль. — Тем не менее, я уверена в том, что вы, а также Гэйнг и Джаро, сделаете все необходимое, чтобы меня не сварили».
«Сделаем все, что сможем, — пообещал Мэйхак. — Джаро никогда мне не простит, если с тобой что-нибудь случится».
«А Джаро знает, что вы обсуждаете со мной возможность бросить меня в Окноу или в Лури?»
«Конечно, нет! Думаю, однако, что Джаро еще немного тщеславен, по молодости лет. Он даже не подозревает, что ты могла бы предпочесть богатство, комфорт и безопасность возможности погибнуть в его обществе, подвергаясь не поддающимся представлению пыткам».
Скирль рассмеялась. Мэйхак тоже рассмеялся, и они остались друзьями, больше не поднимая этот вопрос.
«Фарсанг» вылетел из Окноу и направился к Чайной Розе. «Наша первоочередная цель — Асрубал, — говорил Мэйхак. — Если мы найдем его в Лури и расправимся с ним там же, тем лучше. Если нет, придется лететь на Отмир, в древний город Ромарт».
3
«Фарсанг» взял курс к окраине Млечного пути — туда, где все ярче сияла звезда Чайная Роза. В свое время «Фарсанг» приблизился к планете Нило-Мэй и приземлился на космодроме Лури. Приняв обычные меры предосторожности, связанные с внезапным изменением состава атмосферы и микрофауны, спутники покончили с таможенными формальностями и смогли направиться в город, куда вела длинная широкая улица, обрамленная высокими деревьями.
Четверо путешественников рассматривали город — скорее поселок — подмечая причудливую архитектуру старых, слегка покосившихся строений, преобладавшую здесь атмосферу утомленной апатии, подозрительный и скрытный характер обывателей, высокие дендроны с затенявшими тротуары развесистыми кронами — в общем
Мэйхак провел спутников к «Освежительному приюту Пьюрифоя», напротив экспедиторской конторы Лоркина. Они уселись на свежем воздухе под сенью черной и зеленой листвы и приняли принесенные молчаливой девушкой глиняные кружки с пивом. Через широкую витрину конторы Лоркина можно было наблюдать происходившее внутри. За стойкой пригнулся щуплый старик с продолговатой физиономией и взъерошенной седой шевелюрой. Не было никаких признаков присутствия леди Уолдоп.
«В синдикате Примроза — это буквально в двух шагах — мы можем узнать последние новости от Оберта Ямба, — сказал Мэйхак. — Когда я навещал Лури в последний раз, его уволили из конторы Лоркина; по-моему, он должен быть благодарен судьбе за то, что остался жив».
Покончив с пивом, все четверо прошли дальше по улице к управлению синдиката Примроза. Джаро вызвался зайти туда, чтобы навести справки. Открыв входную дверь, он вступил в полутемное помещение, наполненное запахами трав и смолистого дерева. Вдоль стены тянулся прилавок. За ним восседала леди Эстебель Пиди — по меньшей мере, так было написано на табличке, стоявшей на прилавке. Длинное черное платье свисало с ее костлявых плеч, как с вешалки; кожа ее отличалась бледностью пергамента, а копна седых волос была подстрижена на уровне ушей с небрежностью безразличия. Эстебель изучала Джаро черными глазами: «Добрый день — что вам угодно?»
«Я хотел бы поговорить с господином Обертом Ямбом. Где я мог бы его найти?»
«Он плохо себя чувствует, — раздраженно ответила Эстебель. — В любом случае, он не желает разговаривать с кредиторами».
«Не беспокойтесь, мне не нужны его деньги».
«В таком случае вам повезло, — шмыгнула носом Эстебель. — Потому что у него нет никаких денег. Можете быть уверены, его жена скажет вам то же самое».
«Ничего другого я и не ожидал, — примирительно отозвался Джаро. — А где он живет?»
«Пройдите три квартала на север, поверните на Иводойную улицу; его дом называется «Ангельская песня», это второй дом по правой стороне, под язвенным деревом».
Следуя ее указаниям, четверо спутников нашли «Ангельскую песню» глубоко в тени раскидистого черного дендрона, с ветвей которого свисали выпуклые синие стручки с багровыми прожилками, напоминавшие замороженные вырванные сердца.
Как только они приблизились к входной двери, им навстречу вышла неряшливо одетая женщина с подозрительным выражением круглого лица, обрамленного редеющими бледными волосами. «Вы обращаетесь не по адресу! — резко сказала она. — Наша доля опротестована, и в любом случае число подписчиков превышает установленное условиями выпуска облигаций!»
«Нас этот вопрос никак не касается, — успокоил ее Мэйхак. — Мы хотели бы побеседовать с Обертом Ямбом. Не могли бы мы зайти?»
Женщина решительно преградила им путь: «Оберт болен. Ему необходим покой».
«Тем не менее, нам нужно с ним встретиться, — настаивал Мэйхак. — Кажется, вас звали Тви Пиди?»
«Меня и до сих пор так зовут. Что с того?»
«Несколько лет тому назад Оберт выполнил важное поручение неофициального характера; я хорошо ему заплатил. Тогда же я встретился с вами — может быть, вы меня помните?»
Наклонив голову набок, Тви Пиди прищурилась, изучая лицо и фигуру Мэйхака: «Помню, как же! Это было давно, и теперь вы снова сюда явились. Чего вы хотите от бедняги Ямба?»
«Об этом мы расскажем, когда его увидим».
Тви всплеснула руками: «Ну ладно, ладно! Пойдемте, если вам так приспичило». Она отступила внутрь, пропуская посетителей, и провела их по коридору, продолжая говорить через плечо: «Он пьет отвар джиндживера — говорят, это помогает от лихорадки, но у Оберта от него только глаза слезятся. Он только и делает, что валяется в постели — говорит, что быстро устает от любых занятий и больше не желает напрягаться».