Ночной поезд
Шрифт:
– Давид, сперва поешь. Отдохни. Ты почти совсем замерз!
Давид поднял чашку, чтобы паром от напитка отогреть лицо. Давиду Ришу было восемнадцать лет, накануне войны он стал студентом. Он был красивым и страстным молодым человеком с темными живыми глазами, его голову обвивали густые черные локоны. Давид был известен своей страстной ненавистью к нацистам.
– Я должен говорить. Я должен рассказать вам о том, что я видел!
Авраам сел рядом с Давидом у открытого костра и настороженно подался вперед.
– Давид, мы не ожидали, что тебя так долго не будет. Ты заставил
– Извини меня, мой друг, но мне надо было кое-что выведать.
Мойше приподнял кустистые брови.
– Выведать? Что именно? Ты ходил смотреть, как близко немцы подошли к реке? Что еще ты мог выведать?
Давид поднял темные горящие глаза и тихо сказал:
– Мне надо было узнать, куда идут эти таинственные поезда.
– Ах, Давид… – печально сказал Авраам. Двадцатилетний Авраам, лучший друг Давида, был приятным, стройным человеком с лицом мечтателя. Он профессионально играл на скрипке.
– И ты выяснил, куда идут эти таинственные поезда? – поинтересовался Мойше.
– Да, я выяснил. Я даже узнал, что они везут.
Эстер Бромберг, изящная женщина, доставала ложкой тушеное мясо из булькавшего котла, висевшего над огнем. Она передала миску молодому человеку и поинтересовалась:
– Куда ты ездил, Давид?
Он не спускал глаз с Мойше.
– В Освенцим.
– Освенцим! – хором отозвалось сразу несколько голосов. – Но почему именно туда?
– Мойше, эти поезда идут туда. Вот где они оставляют свой груз.
– Давид, что они везут? – тихо спросил Авраам.
– Людей, Авраам. В этих поездах везут людей. Всех возрастов и наций. Большинство среди них – евреи. Дети, Авраам, беременные женщины, старики.
– Понятно, – сказал Мойше Бромберг, приглаживая толстыми пальцами седеющие волосы. – В Освенциме находится трудовой лагерь. Он также служит перевалочным лагерем. Евреям предоставляют новые дома.
Давид быстро оглядел присутствующих.
– Мойше, это лагерь смерти! Там либо казнят, либо морят людей голодом! А в Биркенау людей только уничтожают. Там есть газовые камеры и крематорий…
– Не может быть! – прошептала Эстер Бромберг.
– Давид, – заговорил Мойше тем же сдержанным голосом. – Почему ты так уверен?
Молодой человек взглянул на свои руки и нахмурился.
– Я подошел близко и все видел. Железная дорога идет посреди лагеря. В одном конце, именуемом Аушвицем, расположено несколько заводов и ряд зданий, напоминающих бараки, – голос Давида стал спокойнее. – Трудно было точно определить, что происходит там внутри, но я увидел, что на снегу лежали заключенные в полосатой одежде. По-видимому, они были мертвы.
– Как близко ты подошел? – спросил Мойше.
– Метров на триста. Достаточно близко, чтобы все хорошо рассмотреть в этот полевой бинокль. Ближе подойти я не осмелился. Вдоль забора ходили патрули с собаками.
Воцарилась напряженная тишина, через несколько мгновений ее прервал тихий голос у края, где свет описывал круг:
– Давид, ты не видел моего мужа?
Он поднял глаза и увидел, что эти слова произнесла пожилая женщина, присевшая у скалы и обхватившая себя руками. Давид не
– Нет, пани Дуда, – тихо ответил он. – Я не видел вашего мужа. – Давид снова повернулся к бывшему мяснику. – Я никого не узнал, Мойше. Но не думаю, что на таком расстоянии и в этой полосатой одежде я мог бы кого-нибудь узнать. Мойше, нам надо что-то делать!
– Давид, мне трудно поверить в это. Лагерь смерти! Это кажется невероятным. Думаю, что ты ошибаешься…
– Все, что он говорит, правда.
Трое, сидевшие у огня, повернулись к говорившему. Это был высокий, похожий на медведя, мужчина, и казалось, что он заполняет собой всю пещеру.
Мойше тут же встал на ноги.
– Ах, Давид, мне так хотелось увидеть тебя, что я совсем забыл о наших гостях. Иди сюда и познакомься с ними.
Давид сердито и недоверчиво уставился на гостя.
– Пусть подойдут и познакомятся со мной. Раз это наши гости, пусть покажут, что они хорошо воспитаны.
Мойше сказал на идиш:
– Эти goyim [11] наши друзья, мой пылкий сионист. Они такие же жертвы, как и мы.
– Он прав, – сказал незнакомец, подходя к огню. – Мы должны доказать, что умеем себя вести должным образом. – Он протянул крепкую мозолистую руку. – Брунек Матушек, капитан польской армии.
11
Goyim – неевреи.
Давид смотрел на него с подозрением, не выпуская из рук чашку и миску. Незнакомец улыбнулся.
– К сожалению, сказанное об Освенциме правда. – Он сел напротив молодого человека, между ними ярко горел костер. – Это лагерь смерти.
Подошли еще два незнакомца и встали позади того, которого звали Брунеком. Один из них был молодым человеком и представился Антеком Возняком, солдатом польской армии, которого Давид удостоил лишь мимолетного взгляда. Но третий незнакомец заставил его выпрямиться и обратить на себя пристальное внимание. Это была молодая женщина лет двадцати пяти, облаченная в мужскую рабочую одежду, ее белая кожа отражала огонь костра. Когда Мойше представил ее как Леокадию Чеховску, Давид задумчиво кивнул, наслаждаясь красотой неухоженных черных как смоль волос и удивительно зеленых глаз. Она смело посмотрела на него, почти с вызовом, затем села на табурет рядом с Брунеком.
– Давид, они пришли к нам совсем недавно, – объяснил Мойше. – Друзья в Люблине просили наших гостей связаться с Долатой в Зофии, тот направил их сюда.
– Чего они хотят? – с горечью спросил он. – Скрываться вместе с нами?
– Сражаться, – ответила Леокадия.
Давид снова внимательно посмотрел на нее, затем сказал:
– Позвольте мне внести ясность. Я сражаюсь с нацистами не потому, что люблю Польшу. Я сражаюсь с ними потому, что они лишают свободы и убивают мой народ. Мой народ принадлежит Сиону, и Бог призвал сынов Израиля собраться вместе. Вот почему мы сражаемся.