Ночной поезд
Шрифт:
– В морге, герр гауптштурмфюрер.
– Он мертв?
– Да.
– Вам здорово повезло.
– Как это понимать, герр гауптштурмфюрер?
– Я не смогу допросить этого человека. Скажите, герр доктор, – теперь голос Шмидта все повышался, – вы действительно считали, что вам удастся скрыть этот случай? Вы действительно считали, что раз в докладе о нем нет ни слова, то я так и останусь в неведении? Как глупо с вашей стороны, Шукальский, полагать, что если вы не доложите о нем, то я вообще ничего не узнаю.
– Не понимаю, герр гауптштурмфюрер, о чем вы говорите, – Шукальскому отчаянно захотелось облизнуть губы, но он сдержался. – Смерть этого человека для нас не означает везение. Наоборот, мы делали все, чтобы спасти его.
– Не
– Но это…
– Как мне повезло, что у Милевского нет мозгов! Потребовалось совсем немного, чтобы он рассказал мне все. Так что ваша маленькая хитрость, герр доктор, с целью скрыть от меня информацию о цыгане не удалась!
– Извините меня, герр гауптштурмфюрер, но я вас действительно не понимаю. – Уверенной рукой Шукальский методично перебрал бумаги в папке и спокойно сказал: – Вот, он здесь, – врач вытащил лист бумаги. – Герр, гауптштурмфюрер, думаю, что вы ищите вот это.
Протянув бумагу Шмидту и радуясь, что у него не дрогнула рука, доктор сказал:
– Вы увидите, что на этом докладе стоит сегодняшняя дата – двадцать пятое декабря. Я как раз собирался послать санитара с этой бумагой в ваш штаб.
Дитер Шмидт осторожно взял бумагу и уставился на нее. Его глаза, похоже, застыли, они не бегали туда-сюда по строчкам, а застыли на одной точке. Тем не менее Шукальский знал, что нацист читает. Как Милевский нашел цыгана близ своей фермы и привез его в больницу Зофии, как цыган успел рассказать фермеру о том, что с ним произошло – его ранили во время наступления группы солдат СС и вместе с ним расстреляли сотню других людей. Эсэсовец прочитал, что доктор Душиньская оперировала цыгана и извлекла из его головы пулю и тот, не приходя в сознание, ночью скончался. В докладе не был пропущен ни один факт. Все, что Ян Шукальский знал об этом деле, теперь стало известно Дитеру Шмидту. И он прочитал все это в докладе, написанном аккуратным цветистым почерком доктора Марии Душиньской.
Прочитав доклад, нацист долго смотрел на него. Как и Шукальскому, ему удалось феноменально справиться со своими эмоциями. Но такой опытный врач, как Ян, заметил предательские сигналы: пульсирование в сонных артериях, расширившиеся зрачки, типичный пепельный цвет кожи. Когда Шмидт наконец поднял голову, его глаза смотрели холодно и пристально, по лицу видно было, что он раздумывает. Затем, едва кивнув, он тихо сказал:
– Это исчерпывающий доклад, герр доктор. Как обычно, вы превзошли самого себя.
– Спасибо, герр гауптштурмфюрер.
– Да… – сказал Шмидт, все еще задумчиво кивая. – Очень интересный доклад. – Затем, будто вдруг опомнившись, начальник гестапо выпрямился и ударил себя стеком по бедру. – Отныне, герр доктор, мне от вас понадобятся два доклада. Один утром, другой вечером. Понятно?
– Да, герр гауптштурмфюрер.
– А если в поле вашего зрения попадет что-то необычное, немедленно докладывайте мне об этом. Это вам тоже понятно? Немедленно, Шукальский.
– Да, герр гауптштурмфюрер.
Отдав лист бумаги одному из охранников, гауптштурмфюрер Дитер Шмидт обернулся и удалился.
В этот рождественский день над городом повисла зловещая тишина. Или ему так показалось? Неужели слова, сказанные священником предыдущей ночью, убедили его поверить в то, чего в действительности не было? «Нет, – подумал Шукальский, поднимаясь по ступенькам своего дома, – мне так не показалось. Наверно, рождественский дух где-то витал, но война подавила его».
Александру не терпелось пойти на улицу и опробовать свои новые санки. Катарина все еще готовила рождественского гуся, и Ян решил некоторое время поиграть с сыном на снегу. Одев малыша так, что видны остались лишь глаза, и посадив его на сани вместе с Дьяпой, которая устроилась у него на коленях, Ян Шукальский взялся за тонкую веревку
Вскоре ему пришлось замедлить ход, он, тяжело дыша, вышел на покрытую снегом городскую площадь, где стояла статуя Костюшко в эполетах, покрытых белым снегом. Дьяпа носилась кругом, исчезая в сугробах, а Ян поддался волшебству безмятежного мгновения.
Однако от этой идиллии вскоре не осталось и следа, когда раздался высокий голосок Александра. Он указывал на другой конец площади и кричал:
– Tatus! Tatus! [14]
Ян обернулся. В дальнем конце площади на главной улице между высокими зданиями делового района появился конвой немецких грузовиков, танков и транспортеров для перевозки личного состава. Все было помечено буквой «G» – танковая группировка Гудериана. Вся эта зловещая процессия медленно и безмолвно двигалась по главной улице, резко контрастируя с зимней площадью, напоминавшей страну чудес. Хотя за эти последние два года Шукальский закалился и спокойнее смотрел на оккупировавшие страну войска, но, увидев их в таком количестве и с таким вооружением, он подхватил Александра на руки. Дьяпа инстинктивно подбежала и прижалась к ногам хозяина.
14
Tatus (польск.) – папа.
Глядя на катившиеся мимо них серые танки, Ян прижимал Александра к себе до тех пор, пока тот не стал вертеться от неудобного положения. Ян заметил, что многие из солдат – чисто выбритые молодые люди, с молочного цвета кожей, розовыми щеками, ледяными глазами и нордическими чертами, унаследованными от своих предков.
Ян инстинктивно подался назад, ища безопасности в дверном проеме. Снова, как мелодия неприятной песни, слова Пиотра Вайды отдались в его сознании. Он тогда говорил: «В исповедальне этот молодой солдат сказал мне еще кое-что. Он говорил о том, что они называют «Lebensborn». [15]
15
Lebensborn (нем.) – нацистский план отбора «расово полноценных» детей с целью их онемечения.
Ян Шукальский крепко зажмурил глаза. Но голос священника все равно отдавался эхом в его ушах: «Это план, осуществляемый СС, чтобы заселить Германию чистой тевтонской расой. Они похищают светловолосых и голубоглазых детей покоренных народов, отдают их в немецкие семьи, где их воспитывают как немцев. Не имеет значения, поляки они, голландцы или чехи. Если ребенок соответствует идеальным критериям совершенства, определенными Гитлером, его крадут у настоящих родителей и…»
– Tatus! – раздался приглушенный голос Александра. Шукальский взглянул на него. Он обнял ребенка так крепко, что лицо того совсем исчезло в его пальто.
– Алекс, – прошептал он.
Затем он поднял голову. Конвой исчез, он прошел через город и отправился на русский фронт.
Шукальский не терял времени. Прежде чем вернуться домой к рождественскому обеду, надо было кое-что сделать. На это уйдет всего несколько минут. Взяв веревку от санок и позвав Дьяпу, он быстро пошел к костелу.
– Пиотр, – тихо произнес он, осторожно опуская ребенка на пол.
Священник обернулся и тут же заулыбался.
– Ян! И маленький Алекс! – Пиотр наклонился и положил тяжелую руку ребенку на голову. – Счастливого Рождества и благослови тебя Господь, Александр. – Выпрямившись, он увидел, как серьезно лицо врача. – Значит, это не дружеский визит?