Ночной полдник

Акоста Марта

— Мне лучше. Смертоносная ярость исчезла, — заявила я, обращаясь ко всем.

Уинни поцеловала меня в щеку и проговорила:

— Я знала, что у тебя все получится.

Посмотрев на Сэма, она словно что-то сказала ему взглядом. Сэм передал мне ребенка и сообщил:

— Либби отказывается говорить «юная леди». Придется придумать какое-нибудь другое прозвище.

Пусть я верила, что здорова, но эта проверка все равно была для меня самой серьезной. Чуть поколебавшись, я протянула руки. Либби улыбнулась и тут же ухватила меня за волосы. Она излучала жизнь

и радость. Я уткнулась в ее мягкие серебристо-золотые локоны и ощутила покой и счастье, пока… пока Либби не дернула меня за сережку.

— Вот поэтому я и не ношу украшений, — заметила Уинни, высвобождая мою сережку из крохотных пальчиков своей дочери.

— У нее пунктик насчет ушей, — озабоченно проговорил отец ребенка. — Надеюсь, это никакая не одержимость. Уинни, ты смотрела в книге? Там говорится что-нибудь по поводу невроза навязчивости у младенцев?

Эдна закатила глаза, и даже Сэм рассмеялся. Просто здорово снова оказаться с ними! Однако при мысли о встрече с Освальдом я застеснялась, словно школьница. Налив в бокал Маргариту, Гэбриел передал его мне.

— Мы как раз думали о тебе, Милагро.

Я подняла бокал.

— Как твоя невеста?

Он широко улыбнулся.

— Мне тяжело говорить об этом, но, когда я исчез из ее жизни, она не умерла с горя, а воссоединилась со своим бывшем парнем, Зейвиром Пирсом.

— С Зейвом? — поразилась я. — Он увлекся этой конфеткой-нимфеткой «Моя маленькая пони»?

— Расскажи, как ты на самом деле себя чувствуешь, — попросил Гэбриел. Он обвел взглядом родственников. — Когда Милагро познакомилась с Бриттани, они напоминали мышь и мангусту — зрелище одновременно жуткое и завораживающее. — Понизив голос, он шепнул мне: — Юная леди, прости за все те ужасные вещи, что я тебе наговорил. Они должны были звучать более или менее правдиво, чтобы ты поверила, но они не соответствуют действительности.

Я поцеловала Гэбриела в щеку.

— Ты прощен.

Разделавшись с коктейлем, я устремила взгляд на противоположную сторону поля, на хижину любви.

— Идите же, — позволила Эдна. — Мы договорим потом.

Улыбнувшись своим друзьям, я попросила:

— Пожелайте мне удачи.

Я старалась идти к хижине размеренной походкой, но вдруг поймала себя на том, что все больше ускоряю шаг, а потом и вовсе пустилась бегом. Рядом со мной мчалась Дейзи. Немного повозившись со щеколдой на калитке, я оказалась у крыльца. Пока я решала, что мне сделать — постучаться или просто войти, — Дейзи начала скрестись в дверь.

Она распахнулась, и Освальд сказал:

— Дейзи, прекрати…

— Привет, Освальд, я вернулась, если еще нужна тебе.

На его губах появилась улыбка — та самая, сумасшедшая, кособокая и по-настоящему счастливая, и моя застенчивость испарилась, словно туман в солнечный денек. Просунув руки под его футболку, я погладила его по спине и прижалась крепко-крепко, ощущая дрожь во всем теле.

На мои объятия Освальд не ответил.

— Теперь ты в порядке? — осведомился он.

— Даже лучше. Обновленная и возрожденная.

— Значит, я могу к тебе прикасаться?

— О,

да, Освальд, можешь! И лучше сделай это поскорее, иначе я умру от желания.

Обхватив ладонями его удивительное лицо, я запечатлела на нем поцелуй. Потом подтолкнула Освальда в хижину и ногой закрыла за нами дверь.

Мы целовались и ощупывали друг за друга, снимая одежду и в пылу страсти натыкаясь на стены. Даже когда наши обнаженные тела соприкоснулись, я продолжала оглядывать комнату, пытаясь убедиться, что все осталось по-прежнему и что я на самом деле вернулась.

Освальд ощупывал мое тело своими изумительными руками. Я закрыла глаза, наслаждаясь ощущением нашей близости, его запахом, его вкусом и всей присущей ему освальдовостью.

— Милагро, ты даже не представляешь, как я скучал по тебе, — проговорил он, когда мы вместе рухнули на диван.

— Давай покажу, как по тебе скучала я.

И показала.

Раньше я считала, что ощущения от занятий любовью с Освальдом — это предел мечтаний и улучшить их невозможно. И была неправа. Моя новая способность увеличивала наслаждение до такой степени, о какой я даже не подозревала. Это наслаждение было в равной степени эмоциональным и физическим.

Потом настал момент, когда Освальд вынул скальпель и спросил:

— Можно?

Обхватив запястье, я отвела его руку.

— Нет. Больше никто и никогда не станет резать меня, Освальд. Ты не возражаешь?

Он убрал скальпель. Его руки поглаживали мои бедра, и у меня вырвался вздох восторга.

— Нет, — ответил он. — Я не возражаю. Спустя несколько часов, когда мы прилегли отдохнуть на груде постельного белья и подушек, которые съехали с кровати на пол, я рассказала Освальду о своих новых потрясающих ощущениях, которые испытываю, соприкасаясь с людьми.

— Обычно в такие моменты я говорю: черт бы побрал этого Иэна Дюшарма! — воскликнул Освальд. — Но он ведь действительно спас тебе жизнь.

— Так-то оно так, но я надеюсь, что в следующий раз Иэн Дюшарм просто наберет девять-один-один.

— Он сказал Эдне, что приезжал к тебе в Ла-Басуру.

— Да, приезжал. Мы обсуждали мое состояние. — Я сделала так, чтобы наши пальцы сплелись. — Нам нужно поговорить о детях.

— Разве нельзя это отложить? Мы еще даже…

— Нет, нельзя. Не совсем ясно, сможем ли мы когда-нибудь иметь детей.

— Ты хочешь ребенка, Милагро?

— Думаю, да. Думаю, даже нескольких. А ты?

— Я ничего не имею против, — отозвался Освальд. — Хотя торопиться некуда.

Я сжала его руку.

— И что же произойдет, если ты решишь, что хочешь детей, но мы не сможем их завести?

— Я задумывался об этом, — ответил он. — Ухаживая за детьми в клинике, я думал о том, что хотел бы взять в дом какого-нибудь ребенка. — Он осторожно взглянул на меня, будто ожидая, что я начну возражать.

— Мне нравится эта мысль, — проговорила я. — Если моя мать Регина чему-нибудь меня и научила, так это тому, что биология не имеет никакого отношения к семье. Кроме того, я всегда мечтала, чтобы меня кто-нибудь забрал.