Ночной разговор
Шрифт:
Не ты ль в моих мечтах, певучая, прошла
Над берегом Невы и за чертой столицы?
Не ты ли тайный страх сердечный совлекла
С отвагою мужей и с нежностью девицы?
– Татьяна казалась женщиной утончённой, с умным, внимательным взглядом, с чутким сердцем. Мы стали встречаться. Я снял квартиру в столице. Она убеждала меня показать свои стихи Иванову. Но после одного случая я, честно говоря, передумал.
– Испугались критики? – с улыбкой спросил Елизарий, – таланты
– Вы всё со своим Крыловым! – вспыхнул Миронов, – но видели бы вы эту критику!.. Можете себе представить, в один из вечеров заявляется уже после двенадцати Николай Гумилёв. Помню, одет он был как франт – в чёрный фрак, цилиндр, белые перчатки… Я невольно обратил внимание, что уже один его вид раздражил Иванова. Гумилёв с порога торжественно объявил, что будет читать новую поэму "Блудный сын". Все обрадовались, расположились слушать. Только хозяин салона почему-то сидел весь взъерошенный, будто только и ждал подходящий момент, чтобы придраться к Николаю Степановичу. Так и стало… После прочтения поэмы он как ненормальный подскочил к Гумилёву и стал кричать, мол, кто он такой и что о себе возомнил? Мы все ошеломлённо молчали…
– Чем же расстроила его так эта поэма?
Иван Сергеевич пожал плечами:
– Я не знаю. Мне, честно говоря, она понравилась… хотя Гумилёв переделал притчу немного, но сохранил Евангельскую идею. Может, именно призыв вернуться из язычества к христианству так раздражил Иванова. Он-то обожал античность… – гость так задумался, словно перенёсся в прошлое. Он немного помолчал и продолжил: – Гумилёв держался очень сдержанно, сидел в кресле прямо, недвижно, невозмутимо, даже, можно сказать, с надменным лицом. Но по его глазам, по ходящим желвакам я видел, что ему было очень тяжело. После этого он больше не появлялся, при мне во всяком случае… А я после такого скандала уже не решился показывать свои стихи кому-либо, тем более, что мне тоже нравились Евангельские сюжеты. Вскоре я решил уехать.
– Передумали быть поэтом?
– Передумал, потому что не желал быть посредственностью. А тут ещё и ревновать стал Татьяну, пошло и мучительно. Она-то давно там была своей, а я так и сидел в тени.
– Вам не понравилось ревновать? – не смог удержаться Елизарий, – вы же говорили, что без страстей жизнь становится скучной.
Миронов упрямо поджал губы.
– Так, по крайней мере, я считал раньше… – Иван Сергеевич замолчал, углубив взгляд внутрь себя, потом очнулся и продолжил: – но ревность – это ужасное чувство.
– Вы правы. Зависть и ревность принадлежат к тем страстям, которые и малейшего удовольствия не приносят, а только одно мучение.
– Может быть… Наверное, поэтому, уезжая в Москву, я почувствовал себя почти счастливым. Со мной в Москву поехала и Татьяна. Мы сразу обвенчались. Молодость торопится… Да-с… Вскоре я пожалел о таком поспешном решении – в моей квартире стало неуютно и неспокойно. Раньше я ни перед кем не отчитывался, а теперь был вынужден считаться с женщиной, которая всё больше раскрывалась и удивляла меня своими новыми качествами. Её утончённость превратилась в истерики, умные мысли о поэзии уже казались фальшивыми и словно подслушанными у кого-то. Её безделье заполнялось походами по магазинам, и моя квартира превратилась в склад ненужных вещей. Я надеялся, что у нас будут дети, чтобы хоть как-то оправдать этот брак, однако дети не появлялись,
– Я смотрю, вы просто идеальный человек. Жаль только, что вам не повезло с женой.
– Можете смеяться, сколько хотите, – Миронов откинул голову назад, поправляя пятернёй волосы, и повторил с нажимом: – да, я считаю, что мне не повезло. Конечно, Татьяна была не самым худшим образцом человеческой природы: стройная, высокая, руки с длинными пальцами, горделиво посаженная голова с белокурыми волосами. Стоило выйти с ней в свет, как я тут же слышал завистливые вздохи – мол, как мне повезло. Но дома начинались заламывания рук, её грудной голос постепенно повышался до визга, и мечтательные, ещё час назад томные, глаза метали в меня молнии. В конце концов, я предложил развод, и она согласилась.
– Согласилась? Так просто?
– Нет, не просто… Я уехал в поместье, где прожил всё лето. А потом получил от неё письмо, что она уезжает к матери в Саратов и надеется, что я приеду к ней. Но… я не приехал. У меня уже был роман с другой женщиной.
– Быстро вы…
– Это получилось неожиданно. Просто женщина, вернее, девушка, была полной противоположностью моей жене. Мне было с ней спокойно и хорошо…
– А зачем вы мне всё это рассказываете? Страстей в вашей жизни было предостаточно, то есть вы проживали жизнь так, как мечтали.
– Подождите, батюшка, все эти страсти были какие-то не такие… Вместо страстной любви, я получил полную скандалов семейную жизнь… Нет, счастья там не было.
– А с другой женщиной?
Миронов задумался.
– Пожалуй, там я был счастлив, но опять-таки мне это счастье казалось каким-то не таким – неярким что ли… Было тихо, мирно на душе, но не было эмоционального подъёма.
– И что же дальше? Чем закончился ваш брак с Татьяной?
– Моя жена утонула.
Отец Елизарий крякнул от неожиданности.
– Как же это?
– Я до сих пор не знаю, – еле слышно произнёс Иван Сергеевич, потом сжал губы и снова посмотрел на руки, – я даже не был на её похоронах…
– Вам не сообщили?
– Сообщили, но меня не было в то время в Москве… Дело не в этом, батюшка, а в том, что… незадолго до смерти Татьяна прислала письмо из Саратова, а я… не распечатал его. В этом, пожалуй, раскаиваюсь больше всего.
– Отчего же вы не стали читать его?
– Думал, что она опять будет звать меня к себе… Потом уж, после её смерти, раскрыл… так и было. Но всё-таки она была умной женщиной и понимала, что вряд ли я приеду, поэтому письмо получилось прощальным. Да, именно прощальным – в конце она написала, что прощает меня. До сих пор я так и не выяснил: не утопилась ли она намеренно?
– А что родственники говорят?
– Родственники ничего не говорят. Мать её лежит без движения и не разговаривает, а вообще-то… со мной никто и не хотел особо разговаривать. Я их понимаю. В общем, так я до сих пор и не знаю, почему она утонула. Поговаривают, что из-за дождей течение было сильным в тот год. Однако совесть меня мучает всё равно.
– И что же вы сейчас думаете делать?
– Я снова надумал жениться, – в упор глядя на Елизария ответил Миронов.
Они оба вздрогнули от хриплого голоса кукушки, возвещающей девять часов вечера, и одновременно услышали чьи-то тяжёлые шаги на крыльце.