Ночной волк

Жуховицкий Леонид Аронович

— Ты записку видел? — спросил я.

— Видел.

— И что?

— Ребус. Намек на намеке, сплошной подтекст. Я, правда, вникнуть не старался, цели такой не было, но фразочки там… «Если встать на мою собаку и глядеть на мою собаку…» Очевидно, жаргон для узкого круга. Вот мы с тобой говорим «классик», и понятно, что Федулкин. Наверное, и у них так. В общем-то Федулкин все верно изложил. Что можно разобрать, он разобрал, ну вот еще кличка собаки. А дальше все, темень, сплошная гимнастика ума. Так что, наверное, «это» раскопают археологи лет через триста.

Помолчали, и я заговорил о том,

что меня больше всего удивляло и беспокоило:

— Понимаешь, чего я не могу просечь? Они ведут себя как хозяева. Запросто ходят в милицию. За мной следили — они же практически не прятались, дежурили во дворе, будто из КГБ. А эти убийства? Троих похоронили, и хоть бы хны, никакого шума, будто ничего не произошло. Просто по теории вероятности хоть в одном случае должны были найти убийц.

Антон вдруг встал с лавочки. В стороне по тротуару плелся какой-то парень с длинной трубкой для чертежей. Антон подошел к нему, что-то спросил. Тот, опустив голову, ответил, и Антоха вернулся ко мне.

— Ты чего это? — удивился я.

— Время спросил.

— У меня же часы.

— И у меня. Я просто проверил, так сказать, следственный эксперимент. Вот представь, у меня в рукаве железка. Он наклонился, а я ему раз по кумполу! Потом я в одну сторону, ты в другую, а у метро встретились. Как думаешь, нас поймают?

Я задумался. А верно, поймают? Кто нас видел? Кто-то, может, и видел здесь на лавочке, но хоть бы и видел — на черта нужно было нас запоминать? Пока не убили, мы никому не интересны. Значит, станут раскапывать мотивы, шуровать по родным, по знакомым, искать врагов…

Антон сказал:

— Тебе не кажется, что в этой ситуации нам все же следует что-нибудь предпринять?

— Что?

— Ну не вся же милиция у них в кармане.

Я ответил:

— Не знаю. Потому что не знаю, кто такие ОНИ. Но чего я точно не хочу — это чтобы меня, как Федулкина, нашли утром на тротуаре…

В центре магазины еще работали, кое-что я все же успел. В окне у Изауры горел свет. Я позвонил. Она сказала:

— А я уж думаю, куда делся.

Она придвинула мне тапочки, женские, но разношенные.

— Ишь ты, накупил, — ворчала Изаура, и видно было, что довольна она не столько едой, сколько самим фактом — мужик притащил харчи. Она и стол в кухне накрыла на два прибора, по-семейному, и про матрасик больше не вспоминала, обе подушки сразу же положила на диван.

Уже в койке я спросил:

— Убьют, хоть плакать будешь?

— А то! — сказала она и, подумав, добавила: — Шляйся меньше, вот и не убьют.

— Мать когда вернется?

Пошевелив губами, она сосчитала, что, наверное, в пятницу.

— Придется выметаться, — проговорил я словно бы про себя. Изаура промолчала.

— Домой мне пока нельзя?

Она произнесла неуверенно:

— Наверное, нельзя.

— А когда можно будет?

— Скажут.

Дальше спрашивать было неудобно.

— Ну, до пятницы-то вон сколько, — успокоила она, — может, чего придумается.

— Чего?

— Ну… отменят.

— Что отменят?

— Да все. Ты же не ищешь. Вот и отменят.

— А чего надо искать? — придурился я.

— Наоборот, не надо.

— Ну и слава богу, — сказал я с облегчением. В общем-то

я не врал. Таинственная записка занимала меня, но не больше, чем нерешенный кроссворд. Не то чтобы не хотелось неожиданно разбогатеть, иногда я даже мечтал об этом — но вяло, как мечтает средний студентик о любовнице-кинозвезде. В отличие от Федулкина я был уверен, что таким, как я, богатство не достается — впрочем, таким, как он, тоже. Федулкин воспринял туманную возможность слишком всерьез, потому и погиб. Если бы он попытался добыть три или пять тысяч, ну десять даже, он бы, наверное, рано или поздно их нарыл. А он нацелился на «это», что было глубоко неразумно. Новичок может прыгать с трехметровки, ну с пятиметровки — но не с Крымского моста. Я с моста прыгать не собирался. Я просто забавлялся головоломкой, и то потому, что она сама попала ко мне в руки. Я бы с радостью выкинул из памяти и папку с запиской, и даже ни в чем не повинную федулкинскую рукопись, если бы меня оставили в покое. Но тем, от кого я прятался, нужен был как раз я, я сам, и интеллектуальные развлечения вокруг чужой тайны не меняли в моей судьбе ничего. Встать на собаку и глядеть на собаку… Может, все-таки Лабрадор? Может, есть в Москве, в районе загадочной Толиной высотки, переулок или тупик с таким странным названием?

Я вдруг сказал:

— Давай уедем?

Я сам не знал, откуда взялась эта фраза. Видно, что-то копилось подспудно и вдруг прорвалось. И недели не прошло, как началась вся эта мерзость, а я уже наелся ею под завязку. Обрыдло! Прежняя жизнь теперь казалась мне чуть ли не раем. Конечно, она была не бог весть какая, но моя, только теперь я ее оценил. Были дом, работа, заработок, да, маленький, зато дважды в месяц, как штык, с гарантией. Был город, мой город, где я шлялся, как хотел, где, уходя с работы, точно знал, что приду домой, а ложась спать, был уверен, что проснусь. И мог шпарить с ребятами в преферанс, а потом возвращаться ночью. И мог привести любую бабу, если соглашалась.

Все ушло. А той Москвы, что окружала меня нынче, жалко не было. Искать крышу на ночь, пересчитывать последние деньги, оглядываться, прятаться… хоть бы знать, от кого! Да на хрена мне такая жизнь и такой город!

Девчонка, лежавшая рядом, была глупа, невежественна, безвкусна, да и в постели никакая — но как бы здорово прожить с ней год где-нибудь в глухом поселке, где все всех знают и никто ни за кем не следит. Ведь не объявят же на меня всесоюзный розыск! Целый год в глуши с молчаливой бабой — ну не роскошь ли? А постель — что постель! За год всему научится: и как лечь, и как встать, и как губы сложить, и как ноги раздвинуть…

— Уедем, а?

Она спросила:

— На выходные, что ли?

— Да нет, совсем. Ну, скажем, на год.

— Ты чего это? — повернула голову Изаура, явно не принимая мои слова всерьез, видно, уже втемяшила ей действительность, что мужик в койке чего только не предложит.

— Я серьезно.

— А куда?

— Куда хочешь. Хоть на юг, хоть на восток. Сядем в поезд, и тю-тю.

— А жить где?

— Снимем.

— У тебя что, денег много?

— Заработаю.

На большие деньги я не надеялся, но уж меньше, чем здесь, получать не буду. Руки есть, а за руки нынче стали платить. Вывернусь.