Ночные бомбардировщики
Шрифт:
гашетку. Пунктирная огненная трасса метнулась в темноту, где методично вспыхивали выстрелы зениток. Еще очередь, еще... И вспышки в том месте прекратились.
По другой батарее ударил воздушный стрелок.
— А теперь курс домой, — сказал Аркатов и перевел бомбардировщик в набор высоты...
На аэродром вернулись все экипажи. Семену даже не верилось, что все обошлось так благополучно, и испытывал угрызение совести за несдержанность, страх. Аркатов конечно же догадался о его состоянии и отчитает на разборе полетов. А может, и раньше...
Но
— Не ругал меня, что на второй заход пошел?
— В моем положении не до ругани было, — грустно усмехнулся Семен. — Не скрываю, дрейфил как никогда...
— Ничего удивительного, — спокойно воспринял признание Аркатов, — большой перерыв в боевых вылетах. Утратились и волевые качества. А чтобы закрепить твою уверенность, я и пошел на второй заход...
15
С переходом на ночные полеты боевая мощь полка значительно возросла, а потери уменьшились. Но слишком [82] неравны были еще силы, и фашистская армия продолжала наступление. В начале ноября полк получил приказ перебазироваться под Сальск и оттуда продолжать наносить бомбовые удары по сосредоточению вражеских войск в направлении Ростова.
Задача была не новая: с начала войны полк неоднократно менял место базирования; новым было то, что ранее перелеты совершались на незначительные расстояния и как правило, на аэродромы, где до подхода наземных служб обеспечения подготовку к боевому вылету помогали осуществлять БАО — батальоны аэродромного обслуживания — базирующихся там полков. Под Сальском же никаких полков и БАО не было, значит, придется ждать свои службы обеспечения, а осенняя распутица перевозку техники и оборудования на машинах не позволяла осуществить.
Командир полка, отдав приказ грузить наземное оборудование в эшелоны, взлетел первым и повел бомбардировщики на новый, раскинутый в чистом поле, необжитый, продуваемый всеми ветрами аэродром. Забрали самое необходимое — инструменты, кое-что из запчастей, палатки для жилья.
Не успели приземлиться, как поступил приказ нанести бомбовый удар по железнодорожной станции Пологи, где воздушной разведкой обнаружено скопление эшелонов с техникой и боеприпасами.
Самохин взялся за голову: как выполнить приказ, когда нет ни баллонов со сжатым воздухом, чтобы запустить моторы, ни электростартеров?
На аэродром прилетел представитель штаба дальнебомбардировочной авиации. Собрал в первой поставленной палатке командный состав, объяснил: враг угрожает Ростову, и если не уничтожить эшелоны в Пологи, положение наших войск ухудшится. Приказ надо выполнить во что бы то ни стало.
Золотарев тоже был приглашен на совещание — его назначили штурманом эскадрильи, — он слушал генерала и искренне сочувствовал ему и Самохину: ситуация
— ...К вечеру бомбы подвезут, думайте, как запустить остывшие моторы, — сказал в заключение генерал.
Вышли из палатки на пронизывающий ветер невеселые, озадаченные. Разбрелись по своим самолетам. [83]
Техник, выслушав Аркатова, недоуменно пожал плечами:
— Я, товарищ командир, не кудесник, без сжатого воздуха запустить моторы не сумею.
К вечеру бомбы действительно подвезли, но баллоны и компрессор разыскать нигде
не удалось.
У самолета к Аркатову подошел капитан Омельченко. Аркатов доложил ему, что экипаж к выполнению боевого задания готов, но для запуска моторов нет сжатого воздуха.
— Плохо, что нет сжатого воздуха. Очень плохо, — констатировал Омельченко. Но Семену показалось, что в голосе заместителя командира полка больше усмешки, чем огорчения. Капитан перевел взгляд на техника самолета: — Как же это вы не предусмотрели, товарищ техник-лейтенант? Наверное шмотки свои прихватили, а баллон со сжатым воздухом — не удосужились, и мысли такой в голову не пришло?
Техник пожал плечами.
— Так не было ж указаний.
— Это верно, не было, — согласился Омельченко. — Тут мы, командиры, прошляпили... А веревка у тебя есть?
— Веревка найдется. — Техник развернул моторные чехлы и достал оттуда фалу. Омельченко покрутил ее в руках, сделал на одном конце петлю.
— Ну-ка, Михаил, лезь в кабину, — приказал он Аркатову. — А вы все, у кого силенок поболее, сюда, — подозвал Омельченко Семена, техника и механика к себе. Петлю фалы он надел на лопасть винта, конец вручил в руки штурману и авиаспециалистам.
«Чудит наш замкомполка, — усмехнулся про себя Семен, поняв его затею. — Запустить Ил-четыре с помощью фалы — такого в авиации еще не было...»
Омельченко вышел вперед перед носом бомбардировщика и, как дирижер, поднял
руку.
— Как только я махну, вы дергайте фалу изо всех сил. Приготовились! Раз!
Семен с авиаспециалистами рванули фалу. Лопасти винта качнулись, мотор тяжело вздохнул.
— Еще раз! — продолжал командовать Омельченко. Но и второй, и третий, и пятый не давали желаемого результата. Мотор лишь пыхтел, кашлял, но не запускался. А Омельченко со своим украинским упрямством все [84] командовал:
— Еще раз! Еще!
С Семена пот уже катился градом, механик выбивался сил, и в его глазах поблескивал недобрый огонек. На двадцатый, а может, на тридцатый раз — Семен сбился со счета — мотор вдруг чихнул и зарокотал, лопасти закрутились, изобразив красивый дымчатый круг.
К самолету прибежал командир полка Самохин, а за ним и генерал. Спросил, переводя дыхание:
— Где раздобыли сжатый воздух? Омельченко лукаво усмехнулся.
— А мы заменили его, товарищ генерал... Веревкой. Через час все семнадцать бомбардировщиков, перебазировавшихся на новый аэродром, поднялись в ночное небо.