Ночные грехи
Шрифт:
Нет ничего хуже ожидания.
Ханна отвернулась от окна и посмотрела на женщину, одну из тех, у которой также пропадал ребенок. Еще один нежелательный посетитель. Она не знала, что хуже — принимать сочувствие от друзей или от незнакомцев. Она ненавидела этот женский взгляд «я-была-в-таком-же-положении-что-и-ты»…
Женщина стояла около нее, типичная жительница пригорода или сельской местности в вязаном костюме с латунными пуговицами, с темно-рыжими гладкими волосами до плеч.
— Я прошла через это два года назад, — доверительно начала женщина. — Мой бывший муж украл нашего сына.
— Вы боялись
Женщина нахмурилась и немного подумала.
— Ну, пожалуй, нет, но…
— Тогда простите, но я не думаю, что вы можете знать, что я сейчас чувствую.
Не обращая внимания на обескураженное выражение лица женщины, Ханна прошла мимо нее в кухню.
— Но у меня до сих пор травма! — крикнула женщина ей вслед звенящим от возмущения голосом.
Полицейский оторвался от книги. Весь его вид показывал огромное нежелание вмешиваться в эту сцену. Ханна не осуждала его. Ей и самой очень бы хотелось избежать ее тоже.
— Мне нужно на воздух, подышать, — сказала она. — Я буду рядом снаружи, если телефон зазвонит.
Она прошла в кладовку и надела старую черную меховую парку Пола, которую он в последнее время надевал только для грязной домашней работы. Беря с полки рукавицы, она ясно представила, какая бы снайперская перестрелка началась, если бы он, вернувшись домой, поймал ее в этой парке.
— У тебя есть собственная куртка!
— Какая разница? Ты же не носишь ее.
Ханна даже не попыталась бы объяснить ему, что когда надевает какую-нибудь его вещь, она, так или иначе, дает ей ощущение безопасности, защищенности, любви. Это не имело никакого смысла — и определенно не будет иметь никакого смысла для Пола, если сказать ему, что она испытывает больше комфорта от его одежды, чем от него самого. Ханна никогда не смогла бы объяснять ему, что одежда была как воспоминания о том, что они когда-то делили, о том, кем он когда-то был для нее. Одежда была как саван привидения, и она заворачивалась в него и испытывала боль за то, что умерло в их браке.
Она открыла дверь к гаражу и вскрикнула, увидев темную фигуру человека, стоящего на ступеньке черного входа с поднятым кулаком.
— Ханна!
— О, мой Бог! Отец Том! У меня чуть инфаркт не случился!
Священник робко улыбнулся. Это был молодой, лет двадцати пяти человек, высокий, атлетического телосложения. Ее медсестра и подруга Кэтлин Кейси всегда поддразнивала его, что он слишком красив и вряд ли сумеет по этой причине покинуть союз холостяков — шутка, которая, однако, никогда не вызывала даже легкого румянца на щеках Тома Маккоя. Ханна не думала о нем как о красавце. Первое слово, которое приходило ей на ум, когда она смотрела на отца Тома, было добрый. У него было волевое, но доброе лицо, добрые голубые глаза. Глаза, которые сквозь круглые очки в тонкой металлической оправе дарили понимание, сочувствие и прощение.
Он был священником в Святом Элизиусе в течение двух лет и пользовался чрезвычайной популярностью у молодых прихожан. Противники компромисса находили его немного нетрадиционным для их взглядов. Альберт Флетчер, единственный дьякон Святого Элизиуса, был решительным противником того, что он назвал «этой новой эпохой
— Я подумал, что будет лучше, если я войду таким образом. — Легкий западный акцент подчеркнул теплоту его голоса. — Слишком много людей следят за вашей парадной дверью.
— Да, это День «Не-выпускай-Ханну-Гаррисон-из-виду», — сказала она без тени иронии. — А я так же пыталась исчезнуть на несколько минут.
— Вы хотите, чтобы я ушел? — Он спустился со ступеньки на пол гаража, подчеркивая искренность своих слов и давая ей шанс ответить честно. — Если вам нужно побыть одной…
— Нет. Нет, не уходите! — Ханна отступила назад. Дверь с мягким шипением закрылась позади нее. — Одиночество — это не совсем то, чего я хочу.
Когда ее глаза привыкли к слабому серому свету, она медленно обвела взглядом стены гаража, задержавшись на велосипеде Джоша. Висит на стене. Заброшенный. Забытый. От накатившей острой тоски у нее перехватило дыхание. Ей удавалось весь день держать свои эмоции в кулаке, так как наблюдатели, доброжелатели и сочувствующие приходили и уходили, ни на минуту не оставляя ее без своего внимания. Но вид внедорожного велосипеда пробил брешь в ее обороне, ударил прямо в ее сердце, и боль заполнила ее.
— Я хочу вернуть своего сына.
Все ее силы иссякли, ноги подкосились, и она начала медленно опускаться на холодную бетонную ступеньку. Она, возможно, упала бы на пол, если бы не отец Том. В одно мгновение оказавшись в шаге от Ханны, он успел подхватить ее. Он поддерживал ее, нежно обняв за плечи. Она уткнулась лицом в его плечо и разрыдалась, слезы впитывались в его тяжелое шерстяное пальто.
— Я хочу его назад… Почему я не могу вернуть его назад? Почему это должно было случиться? Он — просто маленький мальчик. Как Бог мог сделать такое? Как Бог мог позволить этому произойти?
Том ничего не сказал. Он позволил Ханне плакать, позволил задавать крамольные вопросы. Он понимал, что в действительности она не ждет ответов, которые удовлетворили бы ее, потому что у него их не было. Он сам задавал точно такие же вопросы высшей силе, но не получил в ответ ничего, кроме звенящей в ушах тишины. Том не знал человека лучше, чем Ханна. Настолько доброй, настолько заботливой, посвятившей себя своим детям и помощи другим. Ее душа была необыкновенно чиста. В справедливом мире эти ужасные вещи не произошли бы с такими людьми, как Ханна, или с невинными детьми, как Джош. Но мир не был справедливым. Это было трудное место, полное случайной жестокости. И эта правда преподносила ему массу вопросов к Богу. Если мир — несправедливый мир, то, следовательно, и Бог — несправедливый Бог?Такой вопрос вызывал в нем тяжелую, леденящую вину. Слепая вера оставалась вне его досягаемости. Сомнение было его крестом, который он должен нести.