Ночные смены
Шрифт:
Борщов вытирал неведомо где добытой белой тряпицей руки и самодовольно оглядывал серебрившиеся стопки обработанных деталей. Они были выше его роста. Алексей сразу прикинул: выработка рекордная, и вряд ли удастся ему сделать за ночь столько же.
— Сколько? — спросил он, чтобы не показаться невнимательным.
— Не считал. Больше двадцати, во всяком случае.
Борщов небрежно бросил тряпку на тумбу и стал заполнять карточки выработки. Писал мелким аккуратным почерком и мимоходом бросал фразы:
— Задел есть! Настройка — синими и красными отметками. Можешь не проверять…
Алексей
А по пролету уже шел сменный мастер Круглов. Алексей услышал его громовой голос. С Кругловым шутки плохи: в ухо, конечно, не заедет, но крутой его разговор еще хуже.
— Давай, давай! Без раскачки! Слышишь, тебе говорю, Лексей?!
Круглов остановился за спиной Алексея, который, ясно, не мог не слышать мастера.
— Смотри, сколько настрогал Борщов! Чтобы к утру не меньше было! Понял? — И добавил знакомую фразу: — Не зря нас тут, в тылу, держат.
Голос мастера погромыхивал уже у следующего станка. Алексей взметнул двухпудовую заготовку на круг приспособления, скосил глаз на красную отметку и повел стол станка к переливающемуся в свете лампочки венчику фрезы. Мелкие брызги металла крохотными трассирующими пульками заструились в грудь Алексея, он отклонился, и дымный след их стал гаснуть на цементном полу у подножия станка. И вот край фрезы коснулся воображаемой линии стыка. Еще секунда — и удар по рычагу остановил стрелку на шкале у синей отметки.
Алексей переключил ход и отодвинул стол. Первый флянец готов. Он сверкал зеркально. Сомнений быть не могло: даже на глазок флянец был в норме. Алексей крутанул приспособление, осторожно укрепил его в гнезде — и перед мерцающей в быстром вращении фрезой встал матовый, еще не тронутый победитом полукруг детали.
И все же Алексей замерил для верности глубину и высоту среза. Они соответствовали заданной точности, и теперь можно было быстрее двигать стол, на скорости проходить флянец, смело поворачивать приспособление.
Борщов не уходил. Он уже отмыл эмульсией свои красивые руки и теперь вставлял самокрутку в шикарный самодельный мундштук с цветным набором.
Наконец Борщов взмахнул ладонью: салют, мол, Леха, тебе, прищурил хитро глаза и пошел от ставка.
«Все-то он успевает, — подумал Алексей, — и норму рекордную дать, и в порядок себя привести, и за Настей поволочиться. Может быть, и он, Леха, будет успевать все, когда станет постарше, таким, как Борщов?..»
А Настя — малюсенькая, худенькая. Девчонка девчонкой, но, говорят, уже женщина, замужем. Замужем, а каждый день у станка крутится, в глаза заглядывает так, что не по себе становится — словно выпытать хочет что-то или сказать очень важное, но такое, чего ему, Алексею, не понять. Говорит о пустяках разных, но обязательно спрашивает, ел ли он, Леха, сегодня, не надо ли ему талон на хлеб или на баланду в цеховой столовой.
За первый час работы Алексей снял со станка три детали. Начало радовало. Если так пойдет дальше, он сделает за ночь не меньше, чем Борщов. Для ночной смены это будет пределом, которого не достигал никто.
А он достигнет! Слова фронтовиков,
Выступали они прямо здесь, в этом пролете. Весь цех собрался сюда. Слушали молча, боясь проронить хотя бы слово. А летчики не митинговали, скорее, просили рабочих уж постараться, уж сделать что в их силах, так как без моторов сейчас нельзя, они решают исход боев.
Летчики тоже старались. Там, в небе, нельзя было рассчитывать на пощаду. Но, судя по рассказам летчиков, они не думали о смерти, их стремления и заботы сводились к одному — не пропустить фашистские самолеты к Москве. Вот почему один из «хейнкелей», почти достигший цели, встретил такой неистовый натиск советского «ястребка». «Ястребок» атаковал шесть раз, поджег правый мотор «хейнкеля», а тот с фанатичным упрямством продолжал держать курс на Москву. И тогда советский летчик, расстрелявший к тому времени патроны, всей машиной врезался в «хейнкель», но не пропустил его к столице.
Так бесстрашно сражались летчики, с таким же упорством вели бои артиллеристы, пехотинцы — вся Красная Армия. Слишком поспешно прокричали фашистские стратеги на весь мир о том, что еще немного — и русские, лишенные поддержки тыла, будут сломлены. Тыл не терял времени. Он перестраивался на военный лад. Вагоны с оборудованием и материалами шли по железным дорогам с запада на восток. Эвакуированные заводы в считанные недели вступали в строй. Часто станки начинали работу под открытым небом; стены цехов возводились потом.
Все это Алексей видел своими собственными глазами. Поэтому считал, что сам он работает даже в слишком благоприятных условиях; над головой — крыша, у станка — электрический свет, а главное — тепло. И хочется ему сегодня поработать как можно лучше, но дело, как назло, не идет.
В первом часу ночи стала забиваться фреза. Менять ее не хотелось. Да и хуже может оказаться новая фреза: люди же их делают, а не боги. А сколько времени уйдет на беготню в кладовую? Однако станок приходилось останавливать все чаще. Алексей то и дело выбивал деревянным молотком наплывы металла, застрявшие между зубьев, поливал раскаленную фрезу маслом. Обработанная поверхность детали уже не отливала зеркальным блеском, она шершавилась, рисунок пошел по ней — узорчатый и опасный. Отметки Альберта Борщова стали вскоре не соответствовать размерам технологической карты.
Взгромоздив в пирамиду готовых деталей десятую, Алексей все же решил сменить инструмент. Он начал торопливо выбивать фрезу из втулки, она долго не поддавалась и вдруг — выскочила, упала на ладонь и обожгла. Алексей прихватил фрезу тряпкой и помчал в кладовую.
Здесь и встретился с Настей.
— Не идет? — обеспокоенно спросила она, заглянув в глаза Алексею, и бойко повернулась к окошку кладовой: — Тетя Нюра, уж постарайся для Лешеньки. Подбери ему фрезу позубастей.
— И выбирать не из чего, — отозвалась тетя Нюра. — Вот и выбор весь.