Ночные смены
Шрифт:
— Сначала домой, переоденусь и пойду.
— Правильно! Передай привет Паше, если, конечно, пустят.
На улице лил дождь, было темно и холодно. Казалось, вот-вот ледяные струи смешаются с липкими каплями снега и они залепят глаза. Дождь стекал по щекам, забирался за ворот, пропитывал ватную телогрейку. Алексей шел по булыжной мостовой, надеясь вскочить на какой-нибудь запоздалый грузовик. Дорога к центру одна, и любая машина могла пройти только по ней.
Расчет оправдался. За спиной дрогнул и рассеялся свет фар. Алексей поспешил к перекрестку, где машины сбавляли ход. Он пропустил грузовик и в несколько прыжков догнал
На пересечении с центральной улицей грузовик вновь притормозил, и только тут шофер заметил непрошеного пассажира. Шофер погрозил в оконце кабины кулаком, но что до этого было Алексею, который так же ловко, как попал сюда, перемахнул через борт и спрыгнул на землю. Большое спасибо, неизвестный дядечка! До дому теперь рукой подать, и Алексей зашлепал промокшими ботинками по загустевшим от холода лужам.
От чая, который, как всегда, любезно предложила Валентина Михайловна, Алексей отказался. Она удивилась тому, что Алексей пришел раньше Галины, и всерьез приняла шутку о том, будто его, как гвардейца тыла, доставили домой на машине.
На кухне Алексей быстро стянул с себя сырую одежду, развесил ее на вбитых в стену гвоздях и переоделся во все сухое. Когда он вернулся в комнату, Валентина Михайловна ставила на стол чашки и тарелки: ждала Галину. Алексей пожелал ей приятно домовничать и снова вышел на улицу.
Дождь теперь еле накрапывал, и пальто Алексея почти не намокло. В приемном покое его опять охватило волнение, такое же, как в тот последний раз, когда он спускался в этот полуподвал под тяжелым сводчатым потолком.
Противный холодок побежал по спине. Здесь было очень тепло, этот холодок, вызывающий внутреннюю дрожь, происходил от тревоги, предчувствия неотвратимой беды и отчетливого сознания бессилия перед ней. Алексей никак не мог сладить с собой. Тревога за Пашу настолько сковала его, что он не сумел заставить себя сделать несколько шагов до стола, за которым сидела дежурная сестра, и опустился на стоявшую у входа скамью. Однако надо было спросить, что с Пашей. Может быть, ему нужна какая-нибудь помощь. Может быть, нужна кровь, так он, Алексей, готов…
Переводя дух, Алексей оглянулся по сторонам и увидел женщину, которая, согнувшись, сидела на другом конце скамьи. Из-под шали, низко надвинутой на лоб, топорщились белесые, как у Паши, брови и такие же, как у него, ресницы. Женщина не опускала от лица руки, в которой был зажат скомканный платок.
И вдруг Алексей услышал тихий голос женщины:
— Не товарищем ли вы будете Пашеньке?
— А вы его мама? — оживился Алексей.
— Ох, мама, мама… Аполлинария Александровна я, Уфимцева.
— А я бригадир, вместе с Пашей работаем. С начала войны.
— До чего довели Пашеньку. Как поуродовали. Он ведь у меня слабенький, разве под силу ему этакое?..
— Как он? Что говорят врачи?
— Сделали операцию. Спит теперича. Не волнуйтесь, говорят, жив будет. А как не волноваться-то? Сын ведь родной. Муж на фронте — каждый день похоронку жди, от старшего ни единой весточки, а тут и Пашенька…
— Поправится он! Если врачи говорят так уверенно, значит, обойдется. Все будет хорошо. Он ведь молодой, а у молодых все заживает быстро, все зарастает. Выдюжит Паша! Вы даже не знаете, какой он мировой парень. С виду слабенький, а работает
Заметив, с каким вниманием слушает его не только Аполлинария Александровна, но и дежурная сестра, Алексей понизил голос до шепота:
— Ваш Паша — настоящий герой, спасибо вам от всей бригады!
— Вам за добрые слова спасибо. — Аполлинария Александровна горько вздохнула и, немного успокоившись, спросила: — Не знаю, что теперь и делать?
— Что делать? — вступил звонкий голос сестры. — Да ничего не делать. Идти домой и отдыхать. Завтра, мамаша, придете. Возможно, и свидание завтра разрешат. А сегодня что толку сидеть? Все равно сегодня ваш сын будет спать. Да и завтра с полдня — тоже.
— Небось и водички ему подать некому…
— Да есть, есть кому. В послеоперационной палате у нас — специальная сестра. И водички подаст, и укол сделает. Разве таких к нам привозят? Если б вы видели… А у вашего сына — травма. Пусть большая, но внутри ничего не задето. Идите и не беспокойтесь.
— Ребро, сказывают, сломало…
— Ну и что — ребро? Срастется. И месяца не пройдет, будет ваш сын дома. Вот увидите.
Аполлинария Александровна расправила платок, сложила его аккуратно и убрала в карман, потуже затянула шаль. Алексей спросил, далеко ли ей идти.
— На Заимке мы живем. Пойду на трамвай.
Они попрощались и вместе вышли в темноту.
— Хоть глаз коли — все одно ничего не видать. Ладно, в больнице этой не раз лежала, каждую тропку знаю.
— Моя мама тоже лежала здесь.
— Сейчас-то здорова?
— Нет ее. Умерла.
— Что делается… И за что бог прибрал?
— По-моему, ни за что. Просто — трудное время.
— Куда уж трудней. В больницу-то Пашеньке и принести нечего.
Расстались они на трамвайной остановке. Алексей помог Аполлинарии Александровне сесть в вагон и подождал, пока он тронется. Вечернюю тишину прорезала трель звонка, скрипнули колеса, и только после этого Алексей почувствовал облегчение. Теперь можно было пойти в театр. К первому антракту он опоздал и ко второму, наверное, тоже. Оставалось ждать Нину у служебного входа.
Он стоял под железным навесом с витыми металлическими столбами, дивясь тому, как этот несуразный пристрой до сих пор не сдали в металлолом. С крыши изредка падали капли дождя. Из служебного входа никто не появлялся, и Алексей понял, что спектакль еще не кончился. Он обошел здание театра, сравнительно небольшое и овальное по форме, с балконом на четырех кирпичных колоннах, выступавших вперед по линии фасада. Алексей прошел между этими колоннами и заглянул через стеклянную дверь.
В фойе были пригашены огни, две старенькие гардеробщицы коротали за вязанием вечерние часы. Алексей повернулся лицом к театральному скверу и увидел метнувшуюся к дереву женскую фигуру. А может быть, это только показалось. Сколько ни всматривался он в вечернюю мглу — прилегающая площадь и сквер были пусты. Алексей снова подошел к центральному входу и, к своей радости, столкнулся лицом к лицу с Юрой Малевским. Он также смотрел через стекло и, разглядев, наконец, Алексея, приплющил свой нос, улыбнулся. Юра толкнул тяжелую дверь и дал волю ворчливости: