Ночные туманы
Шрифт:
Так… Она вернется к мотоциклисту, его фотографии станут печатать в спортивной газете, а она будет вырезать их и собирать в аккуратный альбом.
Я долго не мог заснуть в этот вечер. Толстяк омерзительно храпел, и я жалел Лэа, которая тоже, наверное, не спит из-за гнусного храпа. На остановках в окно светили фонари, истошно орал громкоговоритель — на железных дорогах почему-то считается, что гонять пластинки необходимо и ночью.
«Кто я для нее? Просто знакомый мальчишка».
Я постарался представить белокурого Андреса. Он гордо сидел в седле своего мотоцикла,
Проснулся я от яркого света, бившего в открытую дверь — Лэа стояла одетая у окна в коридоре, и толстяк что-то яростно рассказывал ей. Я схватил полотенце, мыло и бритву, пошел умываться. Она кивнула приветливо.
Когда я вернулся, чисто выбритый, приглаженный и причесанный, постели уже были прибраны. Она пила чай из стакана в мельхиоровом подстаканнике.
— Я и вам заказала, да, пожалуй, остыл, — придвинула она мне стакан, пакетик с сахаром и сухарики.
Я пил, держа стакан на весу, ненавидя толстяка, занявшего полдивана. Тогда Лэа пригласила сесть рядом с ней. И вдруг в голову мне пришло несусветное: нет никакого Андреса в Пярну, она моя невеста, жена, и мы едем с ней к месту службы… И будем жить вместе, и она станет встречать меня, моя Лэа, когда я приду домой с моря…
Она спросила, здоров ли я, и приложила к моему лбу ладонь. Ладонь была прохладная, нежная.
— Температура нормальная, — серьезно определила она.
Толстяк помешал откровенному разговору, мы болтали о пустяках. Обедали в переполненном ресторане; стояли в коридоре вагона, глядя на бегущие мимо окон поля, и наконец простились на симферопольском вокзале.
Лэа поехала в Ялту. Только возле Бахчисарая я сообразил, что не знаю, в каком она будет жить доме отдыха, и не оставил ей почтового номера своей части.
А впрочем, нужно ли это? Бравый мотоциклист Андрее прочно стоял между нами на своих крепких ногах.
Глава восьмая
Нет, не таким представлял я себе Севастополь, по рассказам деда и бабки. Он казался мне очень южным, в галерейках, обвитых глициниями и розами; но не было нынче в нем ни экзотики Грина, ни романтики Паустовского. Не осталось следа и от тех страшных развалин, о которых рассказывали преподаватели-моряки.
Был новый город со светлыми зданиями на широких проспектах.
В гостинице, великолепной, с колоннами, номеров, конечно, не оказалось, и я, увидев, что в сумрачном вестибюле их ждут, сидя в креслах, даже полковники, согласился на общежитие.
У меня был свободный остаток дня, в часть я должен был явиться завтра с утра. На бульваре, за растрепанным ветром кустарником и балюстрадой, открылось море с равелином вдали, с памятником затопленным кораблям, выраставшим из волн и из пены, с теплоходом, выдвигавшимся из глубины бухты. И что-то стремительное, еле приметное в волнах, пронеслось неподалеку от берега, одно, другое, третье — знакомые торпедные катера. Их ведут мои будущие товарищи. Как они встретят меня?
Я долго сидел на
Идя утром в штаб по бетонной дорожке, я наслаждался близостью моря, любовался набегавшими на берег злыми волнами. На холмах чернели изогнутые, ободранные неистовым ветром деревья и были разбросаны белые постройки.
И вдруг прямо передо мной выросла небольшая скала.
На ней, задрав нос и сопротивляясь стремительным ветрам, стоял торпедный катер, готовый к прыжку, с зенитками, устремленными в небо…
Это было так неожиданно и так удивительно, что я не сразу сообразил: передо мной не макет и не памятник, а катер, побывавший в боях, вечное воспоминание о тех днях, когда он и его боевые соратники отсюда, из этих бухт уходили в бой. Они возвращались с победой. Или погибали, не посрамив флотской чести.
Я вошел в штаб и попросил доложить о себе адмиралу.
Адмирал сидел в большом светлом кабинете, с выбеленными стенами, клеенчатым диваном, двумя столами, картой на столе. За высокими и широкими окнами расстилалось то, что могло заменить все картины на свете: между рыжими холмами лежала тихая голубовато-зеленая бухточка, у причала стояли мои старые знакомые — катера, а у широкого каменного причала — корабли незнакомой мне формы.
Адмирал поднялся мне навстречу. Он выслушал мой рапорт о прибытии.
— Ну, садитесь. — Он показал на диван и сел со мной рядом. — Отложим в сторону анкеты, — сказал он, глядя спокойным и ободряющим взглядом. Когда ко мне приходит живой человек, прежде всего я хочу знать, чем он дышит. Так вот. Чем вы дышите, чем живете?
Любите ли вы море и флот? Тому, кто не любит моря и флота, лучше сменить флотский китель на гражданский пиджак…
Волнуясь, я заверил его, что служить на флоте — моя давнишняя мечта. Если б она не сбылась, я бы считал себя конченым человеком.
— Даже так? — Адмирал улыбнулся…
А я почувствовал, что могу и обязан рассказать ему все. Торопясь и захлебываясь, опасаясь, что я отнимаю у адмирала драгоценное время, я постарался как можно более связно рассказать, что ссорился с покойным отцом из-за его пренебрежительного отношения к флоту, что дед поддержал меня. Рассказал я и о случае в училище.
Адмирал слушал внимательно, чуть склонив голову. Я не посмел сказать самого главного — о своей заветной мечте служить на новых катерах. Я знал, что туда отбирают лучших из лучших, моряки соревнуются между собой, чтобы попасть на катера, и понимал, что в моем положении на это рассчитывать не приходится.