Ночные туманы
Шрифт:
Я вскочил.
– Сиди, - прижал меня к стулу инспектор.
– Ты принесешь мне запрещенные книжки...
Хорькевич угодливо кивал своей узкой головкой и улыбался, оскаливая желтые с черными пробоинами зубы.
– Не принесу.
Улыбка исчезла с лица Хорькевича.
– Не принесешь?
– прошипел инспектор.
– Я не доносчик и не шпион, господин инспектор, - выпалил я одним духом, - и доносчиком быть не хочу!
Капелюхин стал краснее вареного рака.
– А, вот ты каков!
–
– Молчать!
– Капелюхин ударил меня по щеке.
Кровь бросилась мне в голову. В глазах потемнело.
Я крикнул:
– Не смейте!
Он еще раз ударил меня, надвинулся огромным своим животом, придавил к холодной стене:
– Скажешь, кто читает запрещенные книги?
Он впился словно клещами в плечо.
– Пустите меня!
– А вы его за ушко, за ушко! Оторвите паршивое ухо, - неописуемо вкрадчивым голосом посоветовал Хорькевич.
Капелюхин схватил меня за ухо. Я вырвался.
– Держите его, Станислав Владиславович!
– крикнул Капелюхин.
Хорькевич кинулся к двери. Я споткнулся и ухватился за стол. Передо мной лежал тяжелый журнал.
– Не троньте меня!
Я изо всей силы кинул толстую книгу Капелюхину в голову.
Капелюхин завизжал, как свинья, когда ее режут.
Хорькевич загораживал дверь, широко расставив руки и зажмурив глаза, ловил меня, словно птицу. "Да ведь он на Вия похож!" - подумал я в ужасе. Инспектор схватил меня за ворот. "Убьют! Забьют насмерть!"
Но тут дверь распахнулась. На пороге стоял учитель пения Инсаров с пачкой нот в руках.
– В карцер! Сгною! В карцер! Сторож!
– тяжело дыша, кричал Капелюхин.
Вошел старик сторож.
– Заприте его в пустом классе!
Сторож вывел меня в коридор. Нас обступили ученики.
– За что тебя?
– спросил с участием Васо.
– Пузо хотел, чтобы я стал доносчиком!
Сторож открыл ключом пустой класс. Ключ звякнул в замке. Парты были навалены одна на другую - собирались белить стены. Сколько я просижу здесь? День? Ночь?
Несколько раз за дверью возникал шум - ученики выбегали на перемену. Потом я услышал голос, читавший:
"Благодарим тебя, создатель, яко сподобил еси нас благодати твоея, во еже внимати учению..."
Эту молитву читали после уроков. Все уйдут, и я останусь один.
– Благослови наших наставников, - читал кто-то, - родителей, учителей, ведущих нас к познанию блага и даждь нам силы и крепость к восприятию...
В коридоре затопали, зашумели. Все стихло. "Нельзя засыпать, - подумал я, - здесь наверняка ходят крысы".
Но я все же уснул и спал, пока не услышал:
– Вставай, негодяй!
– Отец тряс меня за плечо.
– Идем домой!
– Он ударил меня по затылку.
Мы прошли мимо
– Отца твоего дружка Гущина сегодня арестовали жандармы, - сказал он.
Мы подошли к дому. Отец пропустил меня вперед и еще раз стукнул кулаком по затылку.
– Снимай штаны, - приказал он и снял свой широкий пояс.
– Оставь, Иван! Ты убьешь его!
– Не вмешивайся!
– Отец ударил меня ремнем.
Мать, с распущенными волосами, в длинной, до пят, белой сорочке, воскликнула:
– Негодяй!
Он продолжал меня бить. Она схватила ремень. Пряжка рассекла ей лоб, и по нему потекла тоненькая струйка крови.
– Беги, Сергуша, беги!
Отец ее оттолкнул.
Мать выпустила ремень, пошатнулась и медленно стала опускаться, голова ее глухо ударилась об пол.
– Мария!
– Отец бросился к матери.
– Мария!
– с глухим рыданием выкрикнул он и опустился возле нее на колени.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Я лежал в кровати. В окно были видны казармы, озаренные лунным светом.
"Мать спасла меня вечером, он забьет меня насмерть утром".
В соседней комнате скрипнула половица. Потом тихо открылась дверь. Я натянул на голову одеяло.
– Ты спишь, сыночек?
– Мама!
Мать обняла меня.
– Как он бил тебя! Как он бил тебя!
– Она стала целовать меня в лоб, в нос, в подбородок. Словно в бреду, она бормотала: - Если бы я была здорова, мы бы ушли от него... совсем... Далеко... далеко...
– Она прислушалась.
– Я пойду, - сказала дрогнувшим голосом.
– Вдруг он проснется...
Мама еще раз крепко поцеловала меня сухими, горячими губами и вышла.
"Мы бы убежали от него... совсем..." - повторил я слова матери. А что, если я убегу? Совсем? Куда? К морю!
Ну, конечно же, к морю! Эх, сговориться бы с Севой, с Васо, бежать бы втроем! Все равно. Поеду один. Дойду до первой станции, сяду в поезд. Разыщу Севкиного дядю.
Я лихорадочно стал одеваться. Завязав в узелок несколько кусков хлеба, кусок жареной курицы и несколько яблок, я выбрался из дому.
Казармы спали. Густой туман висел над полковым плацем. Где-то очень далеко пропел петух. Ему ответил второй, потом третий. Большой черный пес выбежал с лаем. Он обнюхал мой узелок, завилял хвостом. Я в последний раз взглянул на унылый наш дом. Бледный огонек светился в одном из окон. Я бегом пересек плац.
В предрассветном сумраке белело училище. Тополя заслоняли его темными тенями. Поскорей выбраться из города! Мне казалось, я слышу тяжелые шаги отца. Даже почудился окрик: "Стой!" Но все было тихо. За дальними горами чуть посветлело. На железной дороге протяжно прогудел паровоз. Туда, к первой станции! Я выбрался за город.