Ночью в темных очках
Шрифт:
Клод не стал набиваться со словами сочувствия – было ясно, что Соня не хочет говорить. И ее можно было понять. Он влип в чужой сон.
Все вокруг казалось все более и более нереальным, и Клод не мог сообразить, тревожит его это или нет. Почти двадцать лет его жизнь вращалась вокруг некоей рутины и в конце концов к этой рутине и свелась.
Из-за своей работы он все больше отдалялся от обычной жизни. Он работал, когда другие спят, и спал, когда другие работают. Часы бодрствования он проводил в одиночестве или в обществе сумасшедших. У него было мало друзей
Забавно: три дня назад он был незаметным служащим, застрявшим на тупиковой работе, и достоинств у него было всего лишь аттестат средней школы да библиотечная карточка. Сегодня он причастен к тайнам, ради которых теологи готовы душу продать, он участвует в заговорах и против него строятся заговоры, он заглянул в самые глубины частной жизни богатых и знаменитых. От этого вполне может закружиться голова. Или это от коньяка? Он успел налить себе из запасов Торна. Ему казалось, что главные участники семейной встречи не заметят, а если и заметят, им это все равно.
А может, все это ему приснилось. Такой смеси триллера, мелодрамы и безумия не может быть на самом деле. Но если это и сон, то очень живой. Даже слышен запах выхлопных газов, горячих, как дыхание дракона, от налетающего сзади темного «седана».
Она была слишком занята своими мыслями, чтобы увидеть опасность до самого последнего момента. Она вспоминала Торна, испуганного старого человека, когда «седан» въехал на тротуар и бросился прямо к ней.
Упершись правой рукой в капот, она взлетела на крышу, не успев даже подумать, что делает. Приземлилась она неудачно и скатилась с крыши, ударившись левым плечом о багажник.
Где Хагерти?
Она вскочила на ноги, оглядывая тротуар в страхе, что добродушная масса Клода раздавлена передними колесами машины. Но нет, санитар успел отпрыгнуть от машины, хотя не так грациозно, как Соня. Он сидел в кювете с несколько оглушенным видом. Из носа у него снова текла кровь, и это почему-то ее напугало.
Дверцы «седана» открылись, выпустив одинакового вида молодых людей в костюмах, галстуках и темных очках. Хагерти засмеялся. Он не сопротивлялся, когда двое ткнули ему в лицо стволами и потащили к машине.
Столько помпы ради бывшего спортсмена, потолстевшего и облысевшего! Кто бы мог подумать?
– А ну назад! Уберите лапы!
Колесники остановились, и по жестам, если не по лицам, было ясно, что они испугались. Другая рвалась ломать кости и рвать ткани. Соня ощутила знакомый прилив адреналина, предвещавший потерю над собой контроля. Она шагнула к безлицым людям, уже почти ощущая на губах их кровь.
Пули пробили у нее в животе дыры, и полые головки разорвались от удара, шпигуя кишки шрапнелью. Она уже сотни раз получала раны, но никогда – такие. Никогда. Соня свалилась ничком на тротуар, торс ее превратился в бесформенную массу крови и внутренностей. Донесся запах разорванных кишок, и только мгновение спустя она поняла, что это ее собственная вонь.
Во всех предыдущих ранениях боль была резкой, но краткой.
Спинной мозг, гибкий кабель из нервов и тканей, ахиллесова пята вампира. Поврежденный, он уже не восстанавливается – как и тот мозг, что сидит на нем сверху в костяном ящике. Перережь вампиру спинной мозг, и он умрет. Раздави его, и вампир будет парализован и вскоре умрет с голоду. Одна из немногих физических слабостей, общая у вампиров и их дичи.
Машина рванула с места, увозя Клода на заднем сиденье. Соня увидела иронию судьбы в том, что лежит теперь в канаве, уходя из мира так же, как пришла в него двадцать лет назад. Будто все эти двадцать лет просто пригрезились умирающей девушке. Она рассмеялась, но вместо смеха изо рта плеснула темная кровь, вспененная кислородом.
И перед смертью она стала галлюцинировать.
А может быть, и нет.
Жилярди склонился над ней с озабоченным лицом. Соня узнала его скорее по ауре, чем по внешнему виду. Он уже был несколько лет как мертв, и вряд ли его дух стал держаться строения постаревшей плоти. Он переливался голубовато-белым светом, как небо в яркий летний день, и размытые черты лица были моложе, чем помнилось Соне. Но ведь никто себя не представляет старым.
– Соня?
Она ожидала, что голос будет так же эфемерен, как внешность, но он прозвучал совсем как раньше. Без помех на линии. Не междугородный разговор, значит, она уже близко к смерти. Так близко, как не была даже в той лондонской канаве.
– Я тебе так много должен рассказать, Соня! Я был такой дурак, в стольких вещах ошибался! Плоть обманывала меня, уводила в сторону. Это каждому становится ясно, как только он от нее избавляется. Ну, почти каждому. Некоторые никогда не отбрасывают иллюзии плоти и отказываются отринуть свою ограниченность. Но я все понимал не так.
«Aegrisomnia» – это не ключ к утерянным возможностям, то есть ключ, но не от дверей человеческого восприятия. Это книга, написанная Притворщиком для Притворщиков. Она предназначалась Притворщикам-подменышам, которые не знают права своего рождения и думают, что они люди – высшая степень притворства! Во мне тоже была кровь Притворщика, не очень много, но достаточно, чтобы ощущать Реальный Мир. Мне было проще признать, что мои возможности свойственны всем людям, чем даже подумать, что у меня в генеалогическом древе есть огр или инкуб.
Все это было очень интересно, но Соня не могла понять, зачем ее учитель ворвался в последние моменты ее жизни с такими старыми новостями.
– Столько нужно узнать и столько забыть, когда избавляешься от необходимости жить! Но тебе нельзя умирать, Соня. Пока еще нельзя. От тебя зависит слишком многое.
Колесс? Она настолько опасна?
Жилярди перехватил ее мысли и отмахнулся от них:
– Колесс – это ерунда. Флуктуация. Ублюдочное порождение сельского инкуба. Притворщица, не знающая, что она притворяется, и имеющая больше силы, чем она может использовать. Нет, тебя ждут вещи более великие и более страшные.