NOFX: ванна с гепатитом и другие истории
Шрифт:
Спустя пятнадцать минут – тютелька в тютельку – раздался стук в дверь гримерки.
Я положил ее на стол лицом вниз и связал по рукам и ногам, как хрюшку. Ее сиськи свисали с края стола, чтобы они выпирали, я обвязал их веревкой. Затем вставил ей кляп и начал доить. До этого я ничего такого не делал, и мне пришлось вынуть затычку, чтобы она объяснила, как нужно правильно сжимать и тянуть. Немного сноровки – и молоко потекло в пластиковый стаканчик, куда я добавил немного льда и водки. Это был мой первый свежевыжатый «Белый русский» из соска.
Сделав
Позже, в гастрольном автобусе я рассказал группе о моем вечере. Я ожидал, что они врубятся в рассказ о Белом Русском Человеческом Удое, но вместо смеха и улыбок я получил косые взгляды и удивленные брови. Парни сказали, что мне, наверное, стоит держать эту историю при себе.
Ну, а вот и мы.
Мои родители отвели меня на порнофильм, когда мне было четыре года.
Это были ранние 70-е, поэтому порнуху еще крутили в приличных кинотеатрах. Одним солнечным калифорнийским полуднем мы зашли в такой кинотеатр на бульваре Вентура рядом с кегельбаном «Топанга боул». На экране торчал трактор, а потом был половой акт в деревенском стиле, но я, конечно, ничего не понял из-за своей неопытности. Думаю, что мои родители стали чувствовать себя неуютно, и мы ушли как раз в тот момент, когда зрелище стало интереснее.
Больше мы об этом не говорили, и я никогда не узнаю, почему они решили, что это было хорошей идеей. Тем не менее это одно из немногих воспоминаний о моих родителях, когда они были еще женаты.
Мой отец был коммивояжером, торгующим обувью, проводившим в дороге большую часть времени, поэтому вряд ли была какая-либо разница между тем, как часто я его видел – до или после того, как родители разошлись. Он переехал в многоквартирный дом для бездетных жильцов, но я проводил время у него каждые вторые выходные. Он играл в волейбол, пил, курил траву с дружками рядом с бассейном, а я сидел внутри и смотрел на морские водоросли-гуманоиды в телесериале Night Gallery. Такие были у меня выходные с папой.
Годы спустя, когда мне было уже за тридцать, он сказал, что никогда не хотел, чтобы я к нему приходил. Он много и тяжело работал всю неделю, и ему нужно было время для того, чтобы тусоваться и трахаться. Меня «приглашали» только потому, что моя мать настаивала на том, чтобы он проводил со мной время. Вдруг все встало на свои места: и почему мы никогда не чувствовали ту близость, и почему у меня всегда сохранялась определенная неприязнь к нему, которая так никогда и не рассеялась. Меня никогда не обижали и не били. Меня просто игнорировали. Но могло быть хуже…
Я провел большую часть своего детства в квартире моей мамы в Беверли-Хиллз. В целях соблюдения точности хочу подчеркнуть, что есть Беверли-Хиллз – весь из мегаусадеб и спортивных автомобилей европейских марок, – и есть также Флэтс оф Беверли-Хиллз, район к югу от Бульвара Уилшир, где проживали все те, кто убирал и чистил эти мегаусадьбы и парковал спортивные автомобили
Моя мать устроилась маникюршей и перевезла нас во Флэтс с тем, чтобы я попал в хороший школьный округ и имел контакты с представителями верхней прослойки в надежде на то, что уж какие-то уровень и утонченность передадутся мне. Как потом оказалось, преуспевающие родители с другой стороны Уилшира приветствовали возможность для своих детей вращаться в обществе низшего класса, подсознательно намекая им: «Работай больше, а то закончишь маникюршей!»
Это были симбиотические взаимоотношения, что позволяло существовать удивительному отсутствию дискриминации по классовому признаку. Я никогда не чувствовал себя не на своем месте или чтобы на меня смотрел сверху вниз кто-то из других детей, потому что барьеров между нашими жизненными зонами не существовало. В какую-то из ночей я мог остаться ночевать у своего кореша, где четверо его родных братьев и сестер могли спать в одной кровати, а на следующий день остаться ночевать в усадьбе, где до этого принимали иранского шаха в качестве гостя. Это было нормой.
У моего друга по имени Эдди Мэчтингер был лифт в отдельном доме. Он ждал, когда придет уборщица, а потом отключал питание всего дома, оставляя тетку в ловушке. Творить такое можно, только если тебя воспитывают в Беверли-Хиллз.
Летом меня отправляли в лагерь за компанию с такими детками, как Джош Бролин, братьями Нэльсонами и их сестрой, Трейси (из шоу Square Pegs), а также парнишкой, который играл Вилли в Little House on the Prairie. Как это ни странно, все это началось в престижном горном ранчо, расположенном в горах Сьерра-Невады. Именно там я столкнулся с панк-роком.
Мои родители непреднамеренно вырастили меня музыкально безграмотным. У них было аж два альбома: Whipped Cream & Other Delights Херба Алперта и саундтрек к Funny Girl Барбары Стрейзанд. Они даже никогда не слушали их. Мне кажется, они у них были только для того, чтобы казаться нормальными, когда к ним приходили друзья. Я даже про «Битлз» услышал только в колледже.
Помню, что первой музыкой, заинтересовавшей меня в пятом классе, был саундтрек к The Rocky Horror Picture Show. Я поймал его по кабельному телевидению, и когда фильм повторно вышел в эфир, я приложил к спикеру телевизора магнитофон и записал все целиком. Я слушал эту запись сотню раз, снова и снова, а также ходил несколько раз на живое выступление в Голливуде (и один раз в Сент-Луисе достаточно случайным образом).
К моим двенадцати годам папаша повторно женился, и у меня появилась новая сводная сестра-милашка. Поэтому, когда я оставался дома у отца, за ней приходил присматривать его семнадцатилетний сосед. Сводная сестра ставила мне Rush, Led Zeppelin и Black Sabbath; она приколола меня к идее, что можно просто развалиться на диване и слушать музыку просто ради музыки! Она также приготовила мне мой первый настоящий дринк: Kahl'ua с молоком. По вкусу – как шоколадное молоко! Вот реальный напиток, чтобы превратить ребенка в алкоголика.