Ноктэ
Шрифт:
Но, конечно же, я этого не говорю и просто пожимаю плечами.
— Не встречала ни одного. И, насколько мне известно, их не существует.
— Правда? — спрашивает он с сомнением. — Это печально.
— Ты всё равно будешь жить в гостевом домике, — говорю я ему. — А там нет никаких мертвецов. Ведь ты же собираешься его арендовать, так ведь?
Пожалуйста, скажи, что так.
Он кивает.
— Да. Спасибо, что рассказала о нём. Это именно то, что я так долго искал. Миленькое
Когда он произносит «великолепный пейзаж», то намеренно смотрит прямо на меня.
Я его великолепный пейзаж. Внезапно мне не хватает воздуха, чтобы даже попытаться спросить, почему ему так хочется остаться в Астории.
— Кисмет, — удаётся выдавить мне.
Он кивает.
— Кисмет.
Деэр смотрит на меня — долго, тяжело и мрачно, — и мне всё же удаётся сделать глубокий вдох, затем другой.
— Значит, увидимся, — говорит он, вставая и резко завершая наш разговор.
— Когда ты переезжаешь? — спрашиваю я, вдруг запаниковав при мысли о его уходе. Он приносит с собой атмосферу уюта, радости и чего-то насыщенного, опасного и нового. Я не хочу это просто так отпускать.
Он усмехается.
— Прямо сейчас. Я захватил свою сумку.
Сумку? Я взглядом следую за его жестом и вижу большую спортивную сумку, привязанную к задней части мотоцикла. Одна сумка.
— И это всё?
— Я путешествую налегке, — отвечает он, направляясь обратно к гостевому домику. К его домику, который теперь всего в тридцати метрах от моего дома.
— Полагаю, что так, — бормочу я, наблюдая за его покачивающимися широкими плечами и развевающимися тёмными волосами. Он хватает сумку и ныряет в свой новый дом, а я вдруг осознаю, что забыла спросить у него кое о чём.
Как долго он здесь пробудет?
***
Ужин этим вечером кажется немного другим, а всё потому, что Деэр находится всего в тридцати метрах от нас.
Я подаю на стол спагетти — самое простое в приготовлении блюдо на планете — с чесночным хлебом и кукурузой. Отец ест с удовольствием, в отличие от Финна, который, как обычно, ковыряется в тарелке. Из-за лекарств он потерял аппетит.
Мы ужинаем поздно, потому что отец работал допоздна.
При мысли о папиной «работе» я не могу удержаться от взгляда на его руки. Знаю, он вымыл их несколько раз, когда поднимался наверх, но одна лишь мысль о том, что он ими делал и что трогал, вызывает отвращение. Мне прекрасно известно, что какой-то час назад или около того он вводил иглу в шею мертвеца и полностью заменил его кровь химической жидкостью.
А теперь он ест этими же руками.
Это отвратительно, и меня мутит от вида кроваво-красного соуса для спагетти.
— Ну, как прошёл твой день? — интересуюсь я у Финна, отчаянно пытаясь думать о чём-нибудь другом. Я не видела его с самого утра. На что он пожимает плечами.
— Хорошо, наверное.
Папа кивает, но я замечаю, как на лице Финна что-то мелькает, и у меня расширяются глаза. Не делай этого, пытаюсь я передать ему телепатически, не упоминай мамины вещи. Не надо.
И он не упоминает. Вместо этого Финн смотрит на меня.
— На самом деле, я кое-что хочу сказать вам, ребята.
Мы с папой выжидающе смотрим на него. От его серьёзного вида у меня перехватывает дыхание.
Какого чёрта?
Я вижу, как он с трудом сглатывает. Плохой знак.
— Я всё-таки решил поступать в МТИ.
Моё сердце уходит в пятки, а в комнате повисает тяжёлое молчание. Мы с папой переглядываемся, а затем оба поворачиваемся к Финну, и я пытаюсь подобрать слова, чтобы начать спор.
— Нет, — наконец выдавливаю я. — Ты не можешь поехать один. Финн.
Он чувствует мольбу в моих глазах, поэтому отводит взгляд в сторону, разглядывая стены и окна.
— Пожалуйста, не пытайтесь меня отговорить, — произносит он, обращаясь в основном ко мне. — Кэл, я хочу поехать с тобой. Правда хочу. Но так будет лучше. Я должен это сделать. Мне нужно понять, смогу ли я остаться в здравом уме, находясь в одиночестве. Понимаешь?
Нет. Тысячу раз «нет». Миллион раз «НЕТ».
Я качаю головой, но папа наклоняется ко мне и кладёт руку на моё плечо, жестом предупреждая сохранять молчание. Я беспомощно оглядываюсь на него.
— Думаю, так действительно будет лучше, — говорит отец. — Мы с вашей мамой… — Его голос срывается, словно ему больно продолжать, и он на секунду замолкает. — Мы с вашей мамой считали, что так будет правильно. Небольшая разлука поможет вам развиваться самостоятельно.
Папа будто гордится им. Он говорит так, словно Финн совершает что-то героическое, как если брат спасает ребёнка из пожара или убирает черепаху с автострады. Но это не героизм, а самоубийство. Я вижу это по его глазам и по тому, как он держит плечи и не смотрит в мою сторону.
Избавь меня от страданий.
Когда я смотрю на него, то вижу лишь слова из его дневника.
Но когда Финн снова переводит взгляд на меня, его глаза наполнены чем-то ещё. Мольбой.
Позволь мне это сделать. Отпусти меня.
Позволить ему сделать что?
Научиться жить одному? Справляться со всем в одиночку? Под пристальным взглядом Финна я судорожно вздыхаю. А он всё смотрит. И смотрит. И смотрит. И, наконец, я ломаюсь под натиском бледно-голубых глаз.