Ноктюрн для двоих
Шрифт:
В больницу вошла молодая красивая женщина, которой едва можно было дать тридцать с небольшим, а вышла усталая, сразу постаревшая и несчастная, выглядевшая на сорок пять, не меньше. Глаза у Ольги Васильевны ввалились, а взгляд был такой, будто она смотрела откуда-то издалека.
— Оля! Что? — Магницкий взял ее за руку и усадил на один из стульев, стоящих в вестибюле. Она беспомощно взглянула на него:
— Валя…
И вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом ему в грудь. Он осторожно прижал ее к себе и гладил по волосам, успокаивая, как маленькую девочку:
—
Ольга Васильевна, всхлипывая, отстранилась от него.
— Прогрессирующий порок сердца… Вероятно, врожденный.
— Но как такое могло случиться? Почему же до сих пор ничего не было?
— Не знаю… У нее никогда ничего не болело. Они говорят, что это скорее всего наследственное.
И Ольга Васильевна снова уткнулась ему в плечо.
— Как? — Валентин Петрович нахмурился. — Вероятно, все-таки ошибка… Наследственное — в кого? У тебя же ничего такого нет. И у меня…
— Валя! Я же тебе говорила — Лена не твоя дочь. Ты не хотел верить…
— Оленька, но как же?..
— Все гораздо страшнее. — Она села, выпрямившись, и попыталась остановить слезы. Ей это почти удалось.
Он смотрел на нее со страхом и недоумением.
Ольга Васильевна сказала ровно и бесцветно:
— Меня изнасиловали, Валя. В тот самый вечер, когда похоронили маму.
1973 год.
После похорон Анны Александровны Оля прошла в кабинет отца и села на диван. Она чувствовала себя тряпичной куклой: руки и ноги были как ватные, тело обмякло.
В квартире было полно народу: какие-то женщины, накрывающие на стол, ученики отца, пришедшие на похороны и оставшиеся на поминки… Но в кабинет никто не заходил.
Сколько она просидела — час, два, три, — она не знала. Заходила тетя Паша, обняла ее, попробовала вывести к столу, но Оля не пошла. Она не хотела, да и не могла никого видеть. К вечеру все потихоньку разошлись. Тетя Паша робко заглянула в комнату:
— Оленька… Ты бы хоть съела чего-нибудь…
Оля посмотрела на нее пустыми глазами. Она даже не поняла, что ей сказали. Тетя Паша всхлипнула:
— Горе-то… Горе какое. Вот так, в одночасье…
Мелкими шажками она пересекла кабинет, села рядом с Олей и обняла ее за плечи:
— Вот и остались мы с тобой одни… Деточка моя…
Сморщилась, пытаясь не расплакаться, но не выдержала. И это было уже совсем невыносимо.
Оля мягко освободилась от ее рук, встала и направилась к двери.
— Куда же ты, деточка? — растерянно спросила тетя Паша.
— Что? Никуда. Пойду пройдусь.
Сдернув с вешалки куртку, накинула ее на плечи и вышла. На улице было уже совсем темно. Шел мелкий противный осенний дождь вперемешку со снегом — обычная погода для середины ноября. Ноги сразу промокли — Оля была в туфлях. Ветер дул несильный, но довольно холодный, однако куртку Оля так и не застегнула. Она не замечала ни сырости, ни холода.
Сколько она так ходила, она не могла потом вспомнить. Казалось, что движение помогает преодолевать боль. Пока она идет,
Но бульвар был не так пуст, как казалось. Из Петропавловского переулка вышли трое парней и перешли улицу. Они двигались по направлению к скамейке, на которой сидела девушка, но ее еще не заметили.
Оля встала и пошла вверх по бульвару. Нет, она не испугалась — на такие сильные эмоции она сейчас была не способна, — просто никого не хотелось видеть. Перешла бульвар и снова свернула в первый попавшийся переулок. Дождь усилился. Оля брела по лужам, едва переставляя ноги.
— И что это вы делаете здесь в такую погоду?
Кто-то цепко схватил ее за плечо. Она обернулась. Очевидно, парни шли за ней. Один из них стоял к ней почти вплотную, двое держались чуть поодаль. Она дернула плечом, стараясь сбросить руку, но парень держал крепко.
— Такая красотуля, и одна гуляет. Непорядок, правда, мужики?
Он вплотную приблизил к ней свое лицо. От него сильно несло перегаром.
— О, блондиночка! Люблю блондинок!
Теперь он держал ее за плечи двумя руками. Его лицо было совсем близко. Сначала Оля не реагировала на ситуацию. До ее сознания не доходила грозящая ей опасность. Но, очевидно, отвратительный запах и грубость этих грязных рук подействовали на подсознательном уровне. Она неожиданно сильно рванулась, пытаясь освободиться, но бесполезно. Парень держал крепко.
— Не дергайся, сука, хуже будет, — мрачно предупредил он. — Будешь делать, что я скажу.
Он провел пальцами по ее лицу, шее, потом внезапно дернул вниз «молнию» на куртке. Под курткой у Оли была только рубашка-ковбойка. Две верхние пуговички от резкого движения расстегнулись.
— Ого! — Парень присвистнул. — Да ты ничего девочка!
— Пусти! — попыталась она крикнуть, но крик прозвучал как жалобный стон. — Я позову на помощь!
— Зови, дура. — Парень зажал ей рот рукой.
Оля извернулась и попыталась укусить его за палец. Парень совсем разъярился:
— А, сука! Кусаться вздумала!
Он ударил ее в живот. От сильной боли она согнулась пополам и упала на колени на мокрый асфальт. В лицо брызнула вода. Парень завел ей руки за спину и выгнул назад. Тонкая ткань ковбойки треснула и разорвалась. Тут приблизились двое других парней, которые до этого довольно безучастно наблюдали за происходящим.
Оля испуганно смотрела на них. Кричать она не могла: первый ее обидчик все еще зажимал ей рот. Да если бы этого и не было — голос пропал. Она стояла перед ними, в разорванной рубашке, почти полуголая, с мокрыми слипшимися волосами, с грязными потеками на лице.