Ноктюрн льда и клавиш

Сорель Софи

Противный звук – кто-то за стенкой неумело играет на пианино – набирает обороты. Меня уже тошнит от этих звуков. Я переехал в эту квартиру неделю назад и каждый день вынужден слушать эту дрянь. Задрало!

Я выхожу из квартиры и с силой долблю в соседнюю дверь. Пианино умолкает, замок щёлкает, и на пороге появляется…

Глава 2

Назар

Девчонка. С соломенными, чуть в рыжину,

косами, концы которых похожи на пушистые беличьи хвосты, с взлохмаченной макушкой, в круглых очках, через которые на меня смотрят огромные глазища.

– Ты пиликаешь целыми днями? – зло спрашиваю я.

– Нет, у меня нет скрипки, – заявляет это чудо.

– На пианино, говорю, ты пиликаешь?

– Пиликают на скрипке, а на пианино играют, – говорит она, скрещивая руки на груди, и смотрит в упор, с вызовом смотрит. – Да, это я разучиваю новые гаммы.

– Ах гаммы! – кривлюсь я. – Так вот, чтобы не пиликала! – рявкаю я. – Задрала.

– Мне нужно тренироваться каждый день. По закону я ничего не нарушаю, ночью или ранним утром не играю, – пожимает она плечами.

– Еще раз услышу – вышвырну твой рояль из окна. Заруби себе на носу, Белка. – И тычу ей в нос пальцем. Он у нее в веснушках. И щеки тоже, но не так чтобы вся кожа усеяна, а будто кто-то просыпал случайно несколько капелек.

– Не пролезет, – усмехается она.

– Что не пролезет? – хмурюсь я. Отвлекся на веснушки – потерял нить разговора.

– Рояль в окно не пролезет. Вообще-то, у меня пианино. Но и оно не пролезет. – Она деловито одним пальцем поправляет очки.

– Топор возьму, разрублю на щепки, тогда пролезет, – хмыкаю я.

– Тебе сразу топор дать или, может, сначала чаю попьем? – вдруг спрашивает она, а я обалдеваю.

– Ты меня на чай приглашаешь? – уточняю я.

– Почему нет. Я как раз собиралась сделать перерыв.

Недолго думая, я соглашаюсь:

– Если сделаешь пару бутеров к чаю, то я не против. Со вчерашнего вечера ничего не жрал.

– Не вопрос, – и открывает шире дверь.

Идет на кухню – я следом. В распахнутую дверь большой комнаты вижу проклятое пианино, которое вот уже сколько дней испытывает мое терпение.

Я останавливаюсь в кухонной арке и, скрестив руки на груди, наблюдаю, как Белка наливает в керамический чайник с цветочками воду и ставит его, щелкая кнопкой.

– Не боишься незнакомых парней в дом приглашать? – иронично спрашиваю я.

– А чего мне бояться? – Она оборачивается и смотрит на меня с неподдельным недоумением.

– Ну, мало ли, может, я придурок какой-нибудь.

– Пойдем.

Она подходит ко мне, и я отодвигаюсь, давая ей дорогу. Ковыляю за ней следом, прихрамывая. Она открывает дверь какой-то комнаты, и первое, что мне бросается в глаза, – шкаф с кучей спортивных кубков.

– У меня коричневый пояс по карате, – хвалится Белка. – Это, чтоб ты знал, второй кю. Кю – это ранг, – тут же объясняет она. – Выше него только темно-коричневый, а потом черный,

но там уже даны. Еще я владею самбо и приемами самообороны. Наваляю любому так, что свое имя забудет.

Мне вдруг становится весело.

– Все-все, сдаюсь! – Я поднимаю руки.

– Пошли чай пить.

И мы возвращаемся на кухню.

– Тебя как зовут-то, пианистка? – спрашиваю я, усаживаясь за круглый кухонный стол, накрытый клеенкой, на которой изображены клубничины. Все в этой квартире какое-то радужно-веселое: цветочки, клубнички, конфетки.

– Юля Белкина, – говорит девчонка.

Не зря я ее сразу Белкой прозвал.

– В консерватории небось учишься, Белка? – язвительно спрашиваю я.

Играть-то она реально не умеет. Белка поджимает губы, отводит глаза и вся как-то будто лишается задора, но потом все же говорит:

– Нет… Сейчас нет.

– Неудивительно. Играешь ты фигово, – хмыкаю я и отхлебываю чай.

– Ты просто ничего не понимаешь в музыке, – вздергивает она носик.

– Достаточно понимаю, чтобы с уверенностью сказать, что твоя игра похожа не на музыку, а как будто кого-то сблевало музыкой! – И откусываю бутерброд с колбасой, которых Белка сделала целую гору. Вижу, что ей обидно, и добавляю: – Не злись, Белка, кто тебе еще правду скажет.

Она молчит и прячет руки под стол, будто я собираюсь ее по ладоням бить за ее ужасную игру. Я отпиваю чай.

– Что за странный вкус?

– Это чай с ромашкой, – говорит Белка и растягивается в улыбке: – Ромашка успокаивает нервы. А то орешь, пальцами в нос тычешь, грозишься пианино мое выбросить. Нужно успокоить нервишки.

Я замираю с бутербродом на перевес и смотрю на эту мелкую козявку в веснушках, которая меня вот таким образом решила поставить на место. Вот зараза! Специально зазвала меня на чай, чтобы успокоить своей проклятой ромашкой.

– Ты не слишком дерзкая для своего возраста, а?

– Мне, вообще-то, двадцать один, так что нет, не слишком, – улыбается она. – А ты кто такой? Я тебя раньше в нашем доме не видела.

– Я Назар Елизаров, – с гордостью заявляю я и играю бровями.

А Белка начинает давиться смехом.

– Назар Елизаров? – смеется Белка.

– Чего смешного? – хмурюсь я.

– Извини, но какое-то рифмованное имя. Назар Елизаров. Елизар Назаров. Веселое имечко.

– Чего веселого? Я Ели-за-ров! – произношу по слогам я. – Не доходит?

– Нет, – мотает Белка головой. – А должно?

– Я хоккеист! Знаменитый! Я звезда, черт возьми! А ты ржешь! – Долблю кулаком по столу так, что чашка подпрыгивает, и вскакиваю со стула. – Идиотка! Я – звезда! А ты пианистка недоделанная! Смеется она!

Я хромаю на выход. Внутри все кипит! Какая-то мелочь рыже-соломенная! В очках огромных! С пальцами кривыми! Белка, блин! И смеется надо мной! Надо мной! Над Елизаровым!

С силой грохаю сначала ее дверью, потом своей. Бросаюсь на диван. Ногу простреливает болью.