Ноктюрн льда и клавиш
Шрифт:
– Проклятье! Проклятье! – ругаюсь я и отшвыриваю первое, что попадается под руку.
Пульт от телека долбится в стену, из-за которой снова начинают разноситься отвратительные звуки неумелой игры. Да она с ума меня решила свести! Я хватаюсь за голову и понимаю, что ромашка ни черта не действует. Кажется, наоборот, злит еще сильнее. А уже через десять минут меня вырубает…
Глава 3
Юля
Вдалбливаю клавиши
– А я все равно буду играть! – бормочу себе под нос и стучу по клавишам. – Белка! Ишь ты! А сам кто? Назар Елизаров! Хоккеист. Назар на носу комар! Назар-самовар!
Я играю до тех пор, пока пальцы не немеют настолько, что я перестаю их чувствовать, потом с силой захлопываю крышку и опускаю на неё голову. Выдыхаю порывисто. Нет, плакать я не буду! Белкины не плачут.
Потихоньку руки отпускает, и пальцы начинает колоть будто иголками. Переворачиваю руки ладонями вверх и смотрю на тонкие линии, которые теперь покрывают мои пальцы. Левая рука ещё куда ни шло, а вот правая… Шрам на шраме. Ничего! Прорвёмся!
По пустой квартире разносится трель телефонного звонка. Наверное, я единственная девчонка в Москве, у кого ещё стоит старый аппарат с диском. Раритет. А мне нравится.
– Привет, пап, – кричу я в трубку, даже не удосужившись поинтересоваться, кто звонит, потому что знаю: на домашний мне может звонить только папа.
– Ты как там, Белка? – улыбается в трубку папа.
Вообще-то, меня все домашние зовут… звали Белкой, Бельчонком, и мне это прозвище нравится, но этот Назар-самовар! Ух, двинуть бы ему чем-то потяжелее.
– Нормально. Ты когда возвращаешься, пап?
– Тут нелетная погода, рейс отменили, так что завтра, дай бог, обратно.
– Ясно. Ну, ты хоть там поешь нормально, ладно? Не сиди на сухпайке.
– Не беспокойся, Бельчонок.
– Пап? – тяну я в трубку.
– Что, малышка?
– А ты знаешь хоккеиста Назара Елизарова? – спрашиваю я.
– Что-то знакомое имя, – задумался отец. – А ты что, хоккеем заинтересовалась?
– Да нет, – вздыхаю я. – Сосед тут заходил… за солью. Говорит, он хоккеист. Только он хромой. Разве хоккеисты бывают хромые? – фыркаю я.
– Ну, может, он травмированный. Это из какой квартиры сосед? – уточняет папа.
– Кажется, из теть Валиной.
– Вспомнил! – кричит папа в трубку. – Назар Елизаров! Это ж тот молодой пацан, на которого возлагали большие надежды на прошлом чемпионате мира.
– Да? – удивляюсь я. – И что? Оправдал он надежды?
– Да какой там, – в сердцах вздыхает отец: все, что касается хоккея, он переживает так, будто он сам хоккеист или, как минимум, тренер. – Он же в первом матче травмировался, и все. Горло ему лезвием конька перерезало.
– Как это? – в ужасе
– А вот так, – в трубке начинает что-то трещать, и становится совсем ничего не слышно. – Ты в интернете посмотри сама, – кричит папа. – У нас тут буран начался, на линии поме…
И тишина. Вот так всегда. Улетит куда-нибудь за полярный круг, и не поговорить. Папа у меня лётчик грузовой авиации. Очень часто их борт отправляют то на север, а то в какую-нибудь Африку с гумпомощью. Дома он бывает набегами, вернее, налетами. А я жду его. Жду и играю, пытаясь восстановить былые навыки. Я знаю, что если быть упорной, то все получится. Правда, одной грустно. После той страшной аварии, в которой погибли мама с братом, грустно вдвойне.
Я иду в комнату, куда часом ранее приводила Назара-самовара, подхожу к шкафу и начинаю рассматривать кубки. Назара я, конечно, обманула. Кубки эти и медали не мои, а старшего брата. Юрка был талантищем. Ему любая борьба давалась играючи, но больше всего он уважал карате. Я была уверена, что брат обязательно получит чёрный пояс. Уже бы наверняка получил, если бы остался жив. Мы с Юркой были погодки. В этом году ему бы исполнилось двадцать два, а он погиб в восемнадцать. И мама…
– А ты выжила, – говорил мне отец, когда врачи меня буквально собрали по косточкам, – а значит, теперь, Белка, должна жить и за брата, и за маму, и за себя саму. Мы оба должны.
Вот я и жила. Пыталась… Играть пыталась, хотя ничего у меня не выходило. «Кто тебе ещё правду скажет, если не я», – вспомнила я слова этого ужасного соседа.
– Будто я без тебя не знаю, – мычу я, чувствуя, как горло перехватывает спазм. – Не плакать, Белка. Не плакать! Мы ещё всем покажем! Обязательно покажем.
И тут же всплывают слова отца: «Ему в первом же матче горло перерезало». Как это перерезало? Разве после такого выживают?
Я сажусь за компьютер и лезу в интернет, набираю имя своего нового знакомого:
– Хоккеист Назар Елизаров…
Первая же ссылка в поисковике выдаёт мне всю историю Назара, его карьеры и травмы. Я даже смотрю кусочек матча, смотрю в ужасе: весь лёд залит кровью. А он ведь сам зажал рану, сам доехал до скамейки запасных и только потом потерял сознание. В статье я прочитала, что эти несколько минут и сила воли Елизарова спасли ему жизнь. Если бы он упал там, на льду, если бы врачам пришлось выходить на каток, а потом уносить его, то время было бы упущено и Назар бы умер, потеряв слишком много крови. Однако, как оказалось, вернуться в спорт молодой хоккеист не смог не из-за страшной раны на горле, а из-за сломанной ноги.
– Бывает же непруха, – вздыхаю я и тут же смотрю на свои руки.
Средний палец на правой – приплюснутый. С тыльной стороны почти незаметно, а вот с внутренний по нему вьётся толстый белый шрам. Врачи хотели этот палец ампутировать, потому что косточка вышла наружу, и они боялись, что не смогут его восстановить. Но отец не позволил, нашёл врача, который взялся сделать сложнейшую операцию и пообещал, что я ещё сыграю в консерватории «Полёт шмеля». Сыграю. Когда-нибудь обязательно сыграю.