Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца(изд.1982)
Шрифт:
— А я знаю каждый твой шаг. По газетам. Я все поняла после того мальчика… Как его звали?
— Джино.
— С ним все в порядке?
— В порядке.
— Но почему ты, ты и ты?
— Что «ты»?
— Почему именно ты отвечаешь за всех?
— За кого?
— Тогда за мальчика, теперь — за этот нелепый небоскреб?
— Случайно получилось. Теперь — за город. Мари, я должен помочь людям…
— Так всю жизнь… И куда только смотрит полиция?
— Полиция смотрит на нас
— Твой Боби не такой, как другие… Почему он сказал, что у нас отличный парень? Откуда он знает про нашего Эдди?
Я рассказал, что Эдди на днях звонил мне. Ну… и Боби… словом, он присутствовал при разговоре. Но не упомянул о том, что именно Эдди, его радостный звонок побудил меня остаться в Большом Джоне.
Мария несколько раз заставляла повторить нашу беседу, пока я не успокоил ее:
— У тебя действительно самостоятельный, заботливый сын.
— И у тебя. — Она вздохнула. — Я очень беспокоюсь за него.
— Не беспокойся, сейчас он спит.
— Все равно я боюсь, — она упрямо тряхнула головой.
И я беспокоился, но вслух не признался, молча улыбнулся Марии.
У нас замечательный сын, не такой, как другие. Оглянись вокруг, Мария, продолжал я про себя, сколько на ослепленных рекламой улицах слоняется темных личностей. Они еще мальчики и девочки — эти юные наркоманы, бродяги, хипари, потенциальные преступники. Их пустые глаза выражают разрушение личности, крах детской мечты о силе и всемогуществе. Я не идеализирую сына, наоборот — виню себя в том, что он избалован и эгоистичен, но его самоутверждение в жизни — порыв здоровой юности. Если бы только не дурацкий миллион, за которым он гоняется на колесе фортуны… Повезет ли ему?
За стенами и окнами нашего номера царила величайшая суматоха. Я представлял, как идет эвакуация людей из небоскребов, как заседают час за часом многочисленные советы и комиссии, как прибывают на аэродром полицейские, солдаты и люди секретной службы, как тысячи машин устремляются в ночь из проклятого Чикаго, едва ползут по переполненным улицам, сталкиваются друг с другом, застревают в километровых пробках. Страх темными дождевыми тучами завис над Чикаго. В такую ночь чувствуют себя нормально только личности, творящие разбой и насилие.
Разумеется, об этом сообщалось по телевизору. Но нам было уютно без дребезжащего экрана, телефонных звонков, криков и выстрелов. Я никогда не чувствовал с такой остротой прежде, что у меня есть друг, верный друг — моя Мария.
— А как они будут жить без нас? — сказала, глядя в потолок, Мария.
— Кто они?
— Наши дети.
— У нас один Эдди.
— Да. И ты его очень избаловал. «Избаловал… Я уже об этом думал. Надо было завести кучу детей. Меньше бы бродяжничали…»
—
— Да, купил.
— Ты его не продавай. Эдди не последний наш сын. И потом — у него тоже появятся дети. Как они будут без нас?
— Без нас?
— До чего вы, мужчины, тупы. — Мария вздохнула. — Ничего не понимаете сразу… Я что хочу сказать: если эти бандиты угрожают нам, взрослым, что же они сделают с нашими детьми, когда те вырастут?
Я молчал.
— Ты думал об этом, Джон?
— Да. Наши дети будут смелее и сильнее. — Я рассмеялся.
— Если присмотреться к тебе, то тебе вовсе не до смеха.
— Остался один шаг. Очень важный. Ты понимаешь?
— Понимаю.
— Возможно, наши внуки и не вспомнят эту историю. Но она научит людей многому. Спи спокойно, Мария.
— Спасибо. — Она поцеловала меня, успокоилась.
Боби надежно охранял наш покой. Он понимал: будущее миллионов перепуганных людей во многом зависело от тишины и покоя одной комнаты в Большом Джоне. Я слушал дождь.
— Дождь, — сказала Мария, проснувшись.
— Да, дождь и ветер. Это Чикаго, — подтвердил я.
— Противный город.
— Скоро мы улетим отсюда.
— Хотела бы знать, какая погода будет там, куда мы прилетим?
— Хорошая. Знаешь, — предложил я Марии, — когда это кончится, давай бросим все и вернемся домой.
— А Эдди? — Она строго взглянула в мои глаза.
— И Эдди, конечно.
— Он не захочет.
— Давай попробуем! — предложил я. — А?
— Что именно?
— Бросим модные тряпки, самолеты, поезда, корабли, камеры, пленки, телевизоры, мотоциклы… И заживем, как все люди.
Она смеялась счастливым серебристым смехом.
— И ты решишься на это? Ты, Джон Бари…
— Решусь. К черту все телекатастрофы, к черту всемирные новости и моды… Я, Джон Бари, даю слово человека!.. Ты согласна?
— Давай, Джонни, попробуем…
Глаза ее сияли. Никогда я не видел Марию такой красивой.
— Счастлива? — догадался я.
Она откинулась на спину. Волосы рассыпались по подушке.
— И откуда ты все заранее знаешь?
Под утро мы задремали, но почти тотчас я вскочил. Взял потрескивающую рацию, перенес в гостиную. Осторожно прикрыл двери. Сначала просто сидел на диване в ожидании вызова. Но Аллен молчал. И я начал тихонько надиктовывать сценарий репортажа. Финал приближался, не стоило терять времени зря. Я, Джон Бари, должен был выйти в эфир первым.
В девять проснулась Мария. Мы позавтракали в номере. Прошли уже все сроки. Я сидел как истукан перед приемником, к телефону не подходил. Мария отвечала всем, что я на съемках, и записывала имена. Боби в списке не значился.