Ноль три
Шрифт:
— Да, мне известно отчаяние, — сухо сказал я. — Это когда неохота жить, и потому рвется сердце.
— Так почему же вы не понимаете меня? Я была оглушена отчаяньем. А жилье — это так, последняя капля. Я не сдержала себя, и это был бунт против вас.
— А что против меня бунтовать? Я — безобидное существо.
— Нет, не заблуждайтесь, вы — не безобидное существо. Вы любите свой покой, устоявшийся быт, и вы ничего не хотите менять в своей
— Конечно, это страшно для человечества, — рассердился я. — Только отчего-то сердце чуть было не расползлось именно у меня. Хотя я, разумеется, и не знаю, что такое отчаянье.
— Да вы не знаете, что такое любить и страдать оттого, что никогда не быть вместе. Любить человека — и видеться украдкой, и с кем-то его делить. Невозможно. Я хотела рожать вам детей, помогать, а если понадобится, служить вам, но это было не нужно, — а глаза сухие, а смута прошла, лицо решительное, говорит то, о чем много думала — это несомненно.
— Ах, милая, да я не стою такой страсти. Считал, что ты предала меня. Но отчаянье от любви — если это отчаянье от любви — дело другое. И спасибо тебе. Полгода любви — разве это не везение? Этого могло не быть, но случилось чудо, и оно останется на всю жизнь.
— Да вы же меня совсем не любите, — удивленно и горько сказала она.
— Да, я не могу сказать, что люблю. Но не могу сказать, что не люблю. А только в тот момент, когда ты сказала, что нам надо расстаться, все во мне помертвело. Если спросить сейчас, какой я сейчас, я отвечу — никакой. Меня оставила подъемная сила, и мне стало скучно. Только тем и утешаюсь, что это временное состояние. Вот и вся правда, девочка. Утешаюсь надеждой, что еще проснусь. И тогда я затоскую по тебе.
— И это будет? — с надеждой спросила Наташа.
— А что мне остается? Только надеяться.
И тут я заметил, что к отделению торопится Павлик, и сказал:
— Сын. Я пойду.
— Ты не меняешься, — горько сказала Наташа.
Мы сняли пальто, я сел за стол, а Павлик стоял перед мной, почему-то держа правую руку за спиной.
Я вспомнил, как просидел с ним десять дней — в шесть лет у него была ангина, и мы спросили, с кем бы он хотел сидеть, и Павлик выбрал меня. Как же тогда сердилась Лариса Павловна — эпидемия гриппа, а он, здоровяк, уселся с ребенком. Но уход с работы Нади был тяжелее моего ухода, и Лариса Павловна смирилась.
И то были десять дней непрерывного счастья. Тогда мы были повязаны так, что я физически ощущал малейшие
Мы весь день лежали рядышком, да так, чтоб касаться головами, точнее, ушами — именно на этом настаивал Павлик — и я все дни напролет читал ему сказки Афанасьева.
Да, тогда мое всемогущество было для Павлика, конечно же, сильнее окружающей жизни, ее законов, ее обстоятельств.
Лишь год назад у него начало проклевываться самостоятельное зрение, и он с удивлением начал замечать, что отец не всесилен, и знания его не так уж необъятны: в английском он переплюнул меня в прошлом году, и я уже не помню многих имен из истории, чем очень и очень удивляю Павлика.
Но что ни говорите, сознание, что папаша не всесилен — это одно, а понимание, что он ничтожество и предатель — это совсем другое.
— Как английский?
— Нормально.
— Слова выучил? Римма Робертовна (англичанка) не сердилась?
— Все в порядке. Сказала, что через месяц возьмемся за Агату Кристи.
— Адаптированную?
— Вам обязательно надо обидеть человека, отец?
— Неплохо. А почему ты держишь руку за спиной? Что у тебя там?
Тогда Павлик победно выбросил руку вперед, и в руке он держал новую модель самолета.
— А вот что! — восторженно сказал он, полагая, что я разделяю его восторг.
— Новая?
— А как же? Сразу после школы и закончил. А после английского забежал за ней. Потому и задержался.
— А сколько там мест? — ткнул я в кабину.
— Так ведь два.
— То есть для тебя и для меня? — предложил я игру.
— Точно — ты впереди, я позади, — подхватил он.
— Нет уж, твой самолет, тебе за него и отвечать. Ты впереди, я позади. Ты — мой ведущий, и я надеюсь на тебя.
— Пусть так. Но летать будем вместе.
— Я не знаю данных этого самолета. Долго ли можно на нем летать?
— Да, очень долго.
— Хоть всю жизнь?
— Ну, это ты хватил.
— Но все равно долго?
— Конечно, папа, — серьезно ответил Павлик, и голос его задрожал, — на этом самолете можно летать очень долго.
Об авторе
Притула Дмитрий Натанович. Родился в 1939 году в Харькове. Окончил Ленинградский 1-й медицинский институт. Первая публикация — в «Неве» в 1967 году. Автор нескольких книг прозы. Работает врачом «Скорой помощи». Член СП. Живет в Ленинграде.