Норильск - Затон
Шрифт:
— Что вас удивляет, Илья Семёнович? — осторожно спросил генерал.
Дубов удивлялся манере разговора сотрудников этого дома: тихому, вкрадчиво спокойному. Не понятно, толи тебя считают душевно больным, толи сами таковыми являются. И сидят тут исключительно с одной целью — всех успокоить. Ему было не по себе.
— С чего поворот то такой? — не смог скрыть своего удивления Дубов. — Нет, конечно, если здраво посмотреть, после того ада и дурдома на Затоне, всё может быть. Тем более после того, что он сделал с моей женой. Стёр в порошок бы суку!
О! Чиновника пробрало. Несколько ошарашенный, генерал вскинул
— Илья Семёнович, надеемся вы глупостей не натворите и мы не пожалеем о том, что помогли вам?
Дубов с кривой усмешкой поднял руки вверх:
— Убивать я его не стану. Перегорело. Так вспылил. Можете не дрожать. Руки марать зачем?
Генерал кивнул:
— Вот и ладушки.
Илья тем временем перекладывал выцветшие, слежалые листы и, выбрасывая горечь из горевшей обидой груди, комментировал:
— Женат, собака. Поздно, правда, детей завёл. Маленькие ещё. И пишет, пишет, писака… М-м-да. Спасибо генерал, я ваш должник.
Ощущение невероятности происходящего не покидало его. Казалось, что смотрит какой-то фильм… И он, Дубов, совсем не участник, а зритель. Посмотрел и вышел. Конец! У любого фильма есть конец… Наконец-то и он добрался до «Волка». Наконец-то… Паутину иллюзий прервал голос генерала:
— Ну, что вы Илья Семёнович, это наше ведомство у вас в вечном долгу. Я тут по собственной инициативе и ваше дело с Тимофеем Егоровичем нашёл, посмотрите, а вот адрес Бориса, если захотите увидеть «друга»… — Дубов отрицательно замотал головой, — Ну, а вдруг. Предполагаю, вы догадываетесь, кто постарался вас закрыть в лагеря и за что должно быть тоже в курсе.
— Значит, мы с Мозговым не ошиблись и гнили на «Затоне» благодаря ему.
Генерал достал «тома дел» и положил перед ним.
— Читайте, я не буду вам мешать. Тихонько займусь своими делами.
Дубов даже задержал взгляд на отвёдшим свой генерале. Мелькнула мысль, что среди таких людей есть и нормальные, те с которыми можно посидеть, поговорить. Что-то изменилось в нём, Дубов это почувствовал. Будто спало напряжение какое-то. Послышалось что-то человеческое. Так невероятно. А может показалось…
— Хорошо, — не очень уверенно протянул он, пододвигая к себе «первый том дела».
Листая жёлтые с плохо просматривающимися чернилами листы, Илья краснел, бледнел и, покрываясь потом, в конечном итоге вскочив, забегал по чужому кабинету.
— Как впечатление? — поднялся генерал с перевёрнутым Дубовым последним листом.
— Впечатление? Не знаю. А вот удивление такое огромное, что не родить. Как можно, если даже предположить, что этот анекдот был, написать такой труд, перепортив чернил бутыль и бумаги ящик. Это ж надо было умудриться из листа в лист переписывать одно и тоже только разными словами. Страшное время было. Человек букашка. Зачем десятки тысяч здоровых полных сил мужиков занимались такой бестолковой хернёй вместо работы. Им бы дома строить, детишек учить, самолёты поднимать в воздух, а они бумагу марали и людей ни за что в лагеря кидали?
— А мне говорили, что вы понятливый… Хе-хе. Он и сейчас больше букашки, Илья Семёнович, не стал. Забыть такое нельзя, я и не уговариваю вас на это. Надо успокоиться.
Дубов опустил ладонь на папку с делом. Прихлопнул раз, второй…
— Вы правы, спасибо.
— Мелочи.
— Спасибо и
Генерал вышел из-за стола.
— Оно и понятно. Чем мог, помог. Потребуется ещё помощь, заходите.
— До свидания.
Дубов долго маялся с адресом проживания и работы охранника, который ему жёг грудь и руки, не решаясь пойти на встречу. То казалось, что домой заявиться будет слишком жестоко для семьи, то на работу: втолкнёт, возможно, изменившегося за это время человека в неприятности. В результате, он с каждым днём откладывая в дальний ящик листок никуда не ехал. Но, в этот день вдруг собрался. Проведя совещание, Дубов всё же решился на поездку. Машина мчала по душной Москве к психушке, где и работал в основном Волков. С ходу поговорить не удалось. Доктор Волков вёл приём и Илья ждал у только что облитого водой с макушки и до корня фикуса. Рядом топталась, оглядывая коридор необычного заведения, его охрана. Подошедшая врач, коллега Волкова, предложила пока Волков на приёме, свои услуги важному гостю.
— Пройдёмте в мой кабинет, я напою вас чаем.
— Если б мне был нужен чай, то я напился его в другом месте. — Немного жёстко отрезал он. Но, смутившись: женщина к его настрою на Волкова не имеет никакого отношения, добавил. — Спасибо, я подожду здесь. Цветочек вот покараулю.
— Чем тогда я могу быть вам полезна?
— Расскажите о докторе Волкове.
— Очень сильный психиатр. Вы не пожалеете, что обратились именно к нему. Хотя не понятно, неужели в Кремлёвке нет стоящих психиатров, что вы снизошли до нас грешных.
— Дело не в этом…
— Может быть, прервать приём и вызвать его, если вы торопитесь? — предложила, волнуясь, она.
— Ни в коем случае. — Поспешил остановить её прыть Илья.
— Как хотите.
— Лучше расскажите о нём побольше.
— Чтобы вы хотели услышать?
— Как, например, из медбрата, он превратился в солидного психиатра. Согласитесь не хилый бросок.
— О, это не простая история. Он появился здесь около двадцати пяти или двадцати четырёх лет назад. И не просто так, а по уважительной причине.
— То есть?
— Привёз лечить или свою жену или родственницу, если честно, то мы до сих пор не поняли, кто она ему. Совсем рассказывали, плохая девушка была. Я поступила на работу гораздо позже, поэтому только со слов других могу рассказывать о тех годах.
Дубов отчего-то разволновался, но хоть и с трудом, но удалось сдержать эмоции.
— Интересно.
Врач поскребла ногтём по стеклу и приступила к рассказу.
— Он устроился здесь, чтоб быть рядом с ней, санитаром. А потом, стараясь помочь ей выздороветь и контролируя её, выучился на психиатра, занялся наукой, многого достиг, но как не старался ничем помочь бедняжки не мог.
— Не понятно, — прервал он рассказ.
А та извинившись докончила:
— Так эта бедная сумасшедшая тут и мается.
Илья Семёнович спросил повинуясь интуиции:
— Где же она?
Рассматривая чистоту листьев фикуса в кадке, она отчеканила:
— Он обеспечил ей, более менее, нормальные условия жизни.
— Как тут может быть нормально? — фыркнул он.
Та пожала плечами.
— Она одна в палате.
Он толи возмутился, толи констатировал:
— Всю жизнь прожить в этих стенах, это чудовищно.