Норильское восстание
Шрифт:
Они убегали с ножами в руках, чтобы никто не смог их задержать. Как- то после очередного побега еще двух «активистов» Кузнецов заявил:
— Нам стало известно, что между вами есть много таких, которые хотели бы перейти к нам, но вы боитесь мести со стороны зачинщиков. Не бойтесь этого! Переходите! Мы гарантируем вам, что ни один из этих бандитов уже никогда с вами вместе не будет. Ломайте окна, двери!..
Кузнецов раз за разом призывал ломать окна и двери только для того, чтобы вызвать среди нас разлад. Никто, кто хотел или не хотел убегать, не был
Эти люди имели привилегированную работу. Они работали в проектном бюро или бригадирами и мастерами непосредственно на строительстве. Большинство из них боялись потерять свои теплые места, а поэтому не хотели держаться вместе со всеми. Они не убегали, но вылеживались на нарах и спокойно читали книжки.
Но и между ними были такие, которые активно включились в борьбу и рисковали своей жизнью, как и остальные заключенные. Одним из них был эстонский инженер Скейрес. И именно в тот момент, когда наши дела стали плохими, он схватил какую-то палку, влетел в свой барак и стал бить ею каждого, кто попадался ему по руку.
— Ах вы, шкуры продажные! — обзывал их Скейрес. — Сейчас, когда решается наша судьба, когда все люди стали грудью против пулеметов, вы отлеживаетесь и книжечки почитываете? Давай, марш все с барака!
Беглецов было мало. Как-то ко мне подходит один заключенный и говорит, что возле другого барака собралась кучка поляков, поведение которых вызывает подозрение. Они как будто что-то замышляют.
— У нас с ними хороший контакт, — отвечаю я. — Но сейчас я найду их представителя и все выясню. Я с ним часто встречаюсь. Правда, последнее время он исчез из моего поля зрения, что-то перестал показываться мне на глаза. Но вот и он!
Именно в это время мимо нас проходил польский представитель Юра, которого так звали на русский лад. Он бросил в мою сторону не очень приветливый взгляд и пошел дальше.
— Юра, погоди! Что случилось? Как люди?
— Да так себе, — уклончиво отвечает Юра, — стоят все возле второго барака, а что каждый думает — не знаю. Каждому в душу не заглянешь.
Мы холодно разошлись. Внезапно возле второго барака возник шум, гам, свист, гиканье. Я побежал туда и узнал, что пятьдесят два поляка, которых возглавлял доктор Матошко, быстрым рывком выскочили из зоны и таким образом открыто перешли на сторону наших мучителей.
Очень прискорбно это вспоминать, но, к сожаленью, так это и было.
Совсем иначе вели себя японцы и китайцы. Они все время вели себя спокойно, с большим достоинством и выстояли с нами до конца. Теперь мне хотелось бы поклониться низко перед каждым из них!
Все люди были измождены ожиданием и не могли выдерживать такого высокого нервного напряжения. Ведь после того, как расстреляли заключенных 5-го лаготделения, никто из нас ни на миг не уснул, никто не заходил в бараки; все время были на ногах и ждали, когда и в нас начнут стрелять.
Впрочем, побеги из зоны стали все более редкими. Кузнецов понял, что таким методом нас не возьмет, и, сменив тактику, перешел от уговаривания к ультиматуму.
— Всем заключенным собрать свои вещи и приготовиться к выходу из зоны! — прозвучал из громкоговорителя его грозный голос.
После этого громкоговорители замолчали.
Мы поняли, что это было последнее требование Кузнецова, и что больше он с нами разговаривать не будет.
Я подозвал Недоросткова и пошел вместе с ним к проходной, где заявил, что хочу поговорить с Кузнецовым. Вслед за мной, почти наступая мне на пятки, пришло несколько десятков заключенных в телогрейках. Кузнецов подошел к нам и сердито спросил:
— О чем мы с вами будем еще говорить? Вы слышали мое распоряжение — выйти всем из зоны?
— Слышали, — отвечаю я. — Завтра мы соберемся и выйдем.
— Никаких завтра! — Гневно ответил Кузнецов. — Сегодня или никогда!
Тем временем слева от меня протиснулся кокой-то заключенный и с испугом в голосе пролепетал:
— Гражданин начальник! Гражданин начальник! (официальная форма обращения заключенного к любому начальнику). — Разрешите обратиться, разрешите обратиться!..
— Ну, обращайтесь, — презрительно бросил Кузнецов.
Но тот не сказал ни слова больше, только шмыгнул мимо Кузнецова в проходную.
С правой стороны пустился бежать еще один заключенный, а за ним еще один.
Наши возможности были исчерпаны. Поэтому я обратился к заключенным, которые стояли сзади меня, и сказал:
— Почему вы так делаете? Разве нет на все своего порядка? Возвращайтесь в свои бараки, берите свои вещи и тихо и спокойно переходите в распоряжение администрации!
Кузнецов опешил, ведь у него был разработан совсем другой вариант: через два часа тридцать минут нас должны были расстреливать!
Теперь, когда все заключенные разбежались по баракам, я задумался, что мне делать: или сдаться им в руки, или и тоже пойти за вещами, которые, а в этом я был уверен, мне уже не понадобятся?
— Ну, нет, парень, — сказал мысленно я себе, — иди за вещами, ведь ты должен выйти из зоны последним! — И я медленно пошел в направлении своего барака.
Навстречу мне уже шли и шли заключенные со своими узелками. Шли быстро, словно боялись опоздать, и молча. Но тут меня останавливает мой земляк и встревожено спрашивает:
— Что ты наделал?
— А что я мог сделать? Другого выхода нет!
— Выход есть: стоят на смерть!
— Но люди не хотят умирать, удирают.
— Но сколько их там убежало? Ну, пусть полторы сотни, ну, пусть две. А сколько осталось? Пять тысяч! Пусть из этих пяти тысяч еще четыре убежит, но тысяча нас наберется таких, которых не сдвинуть с места, пока все не погибнем! Наберется, — ответил он сам себе, — и мы покажем им, как мы умеем умирать!
— Нет, — ответил я ему, — я никого на смерть не поведу. Вам еще нужно жить. Прощай!