Нормальная история

Сорокин Владимир

“Я впервые почувствовал вкус хлеба в Испании”, – признался мне известный советский переводчик испанской поэзии. У меня же измена Общепиту произошла зимнем вечером в Мюнхене на рынке, где в рыбном павильоне я впервые в жизни попробовал устриц. Блюдо с устрицами поставили на мраморную барную стойку, местный профессор славистики разлил по бокалам шабли, я выдавил на устрицу лимон, съел ее. Запил вином.

И потерял гастрономическую невинность.

Пуще неволи

Звонит приятель:

– Не

хочешь тряхнуть стариной?

– В каком смысле?

– Съездить на охоту. Отличное место, хорошая компания. Все организовано.

– Я уже сорок лет не брал в руки охотничьего ружья.

– Так возьми! Знаешь, как это вставляет?

О, знаю, знаю, как это вставляет. Как заставляет кровь вскипать пузырьками, подниматься по кровяному руслу и распускаться в мозгу реликтовым цветком: охота! Детство и юность пролюбовался я этой пурпурной орхидеей, пахнущей ружейной смазкой и бездымным порохом “Сокол”.

Есть что вспомнить. Каждое лето начиналось в отдаленной от столицы губернии, где лежали густотравные луга, полные куропаток и перепелок, и стояли девственные, те самые, сурово шумящие леса, да и какие леса! Их уже давно повырубили.

Охота, одна из трех древних страстей человеческих, овладевает юной душой целиком, не оставляя ни щелочки в тебе на сомнения-колебания: хорошо ли это – убивать зверей и птиц ради удовольствия и азарта? Традиция. Ритуал. Мифы. Они помогут снять этот вопрос. Охота! Это по-мужски. О, как романтично, мужественно и прекрасно! А сколько написано об этом! Тургенев, Аксаков, Толстой, Некрасов, Хемингуэй.

Когда Кадо бежит опушкой лесаИ глухаря нечаянно спугнет,На всем скаку остановив Черкеса,Спущу курок – и птица упадет.

А приготовление к охоте? А ружья? “Зауэр”, “зиммсон”, “беретта”, старые добрые “тулки”, древние шомпольные ружья, нарезные штуцеры, винтовки, современные карабины с оптическим прицелом, не оставляющие губастому лосю никаких шансов. А чистка оружия? Ветошь, наворачиваемая на шомпол, металлический ерш, снимающий освинцовку с зеркальных стволов, бутылочка с маслом. Идеально сияющие стволы! Чок-получок.

А ножи? Патронташи? А старый ягдташ со следами запекшейся птичьей крови? А манки на рябчика и утку? А утиные чучела для охоты с подсадной, чтобы обмануть доверчивую птицу?

А сам процесс? Нетерпеливо поскуливающий сеттер, яростно виляя хвостом, идет по тетеревиным набродам, чтобы вскоре замереть в стойке, подняв лапу, ожидая вашего “Пиль!”.

И взлет тяжелых птиц, и гром победных выстрелов…

А перерезание горла заваленному лосю, когда парная, дымящаяся кровь хлынет на ваши грязные сапоги? А бешеная стрельба на гусиных перелетах? А деликатный подход к токующему на сосне глухарю? А весенняя тяга вальдшнепов, когда в сгущающихся сумерках они летят серыми, неуловимыми зигзагами? Именно на тяге в моей двадцатилетней голове и зашевелилось первое сомнение:

длинноносый вальдшнеп летит над просекой, поцвиркивая и ища сидящую в траве самочку, чтобы отдать ей свою любовь. А вместо самочки он получает в сердце выпущенный мною заряд дроби шестого нумера-с. Великолепно! Я ловкий стрелок! Потом труп этой красивой птицы я с гордостью покажу другим охотникам. И они похвалят меня. Ведь не так просто сбить стремительного вальдшнепа! Я расскажу, как это случилось, как он летел, как я промазал из правого, а уж из левого – достал его. А потом? Потом мы вернемся домой, отдадим вальдшнепа и других убитых птиц женщинам, они их ощиплют, выпотрошат, опалят, приготовят. И мы сядем за стол и будем пить вино, и есть убитых птиц, и рассказывать охотничьи истории о том, как и когда мы убивали животных. И женщины будут смотреть на нас любящими глазами. Наутро я пойду в туалет, и то, что осталось от переваренного вальдшнепа, вывалится из меня. Потом я зачехлю ружье, переоденусь, сяду на поезд и поеду в Москву. Вот и вся суть охоты.

Идею охоты исчерпывающе сформулировал Даниил Андреев в “Розе мира”: “Подло подкараулить и убить животное”.

И это все, господа охотники. Вся романтика. Слышал ли кто из вас крик раненого зайца? Я б его записал и подарил бы запись каждому охотнику. Этот крик окончательно отлучил меня от охоты. В вопле зайца слышалось:

– За что ты меня убиваешь?!

Надо было ответить, как и положено охотнику:

– Потому что я так хочу! Я – царь природы! Убиваю ради моего удовольствия!

Ответа, к счастью, не получилось. У Всеволода Некрасова есть стишок на эту тему:

Охотник выстрелил по зайцу.А если б ему самому дробью в задницу?

Ни мужества, ни риска особого не предполагает современная “цивилизованная” охота. Охотник экипирован, оборудован, защищен. Зверь же по-прежнему беззащитен. Я бы сказал, еще более беззащитен. Когда мужики ходили на медведей с рогатиной в руках и топором за поясом, они реально рисковали. Да и не ради удовольствия ходили они на охоту, а ради добычи, помогающей их семьям выживать. Медвежья шкура дорого ценилась. Поэтому, когда какой-нибудь московский бизнесмен, поправив очки, с гордостью сообщает мне, что он этой зимой взял лося, мне становится смешно и стыдно. Смешно, потому что он не взял, а просто в нужный момент, в нужном месте, подсказанном проплаченными егерями, нажал на курок своего новенького карабина. А стыдно, потому что большое и красивое животное было лишено жизни “цивилизованным” человеком только ради удовольствия от убийства. И это все, господа охотники.

Рок впервые

Потеря музыкальной невинности происходит либо сразу, как выстрел в упор, либо постепенным приливом. Или вообще не происходит: есть музыкальные девственники и девственницы с вечными тампонами в ушах.

Конец ознакомительного фрагмента.