Нормальных семей не бывает
Шрифт:
— Да, — ответил Уэйд. — Семь на пять.
— Ты мерил линейкой? — Дженет чувствовала себя главарем мафии.
— Пальцами. От кончика указательного до кончика большого у меня ровно пять дюймов. А от большого до мизинца — семь.
— Заедем в этот универсам.
Следующий торговый центр был рассчитан скорее на туристов, чем на местных жителей. Они припарковались и оставили Теда на полу, как мешок с продуктами. Отдел поздравительных открыток начал работать как раз к их приезду.
— Видели? — спросила Дженет. — Хороший знак — вселенная хочет, чтобы мы сделали дубликат.
Обойдя отдел, они набрали несколько коробок с подходящими по размеру конвертами для свадебных
— Что дальше? — спросил Брайан.
— Теперь туда.
Они прошли в секцию уцененных книг и быстро нашли несколько книжек о принцессе Диане, в одной из которых была фотография с конвертом на гробе. Они купили ее, перебрались в «Старбакс», взяли кофе и расселись, разложив ручки и фломастеры по столу.
— Итак, мальчики, — сказала Дженет. — Попрактикуемся в чистописании. Первым делом надо правильно оформить конверт. А потом уже вложим карточку.
Они начали раз за разом писать слово «мамочке», стараясь как можно ближе скопировать оригинал.
— Уэйд, — сказал Брайан, — не позвонить ли тебе Бет? Ты ведь попросту бросил ее в гостинице.
Уэйд вспыхнул и посмотрел на Дженет.
— В папином телефоне сел аккумулятор. Давайте сначала покончим с конвертами.
Мамочке Мамочке Мамочке
Мамочке Мамочке
Мамочке
Дженет вспомнила о своей матери, которая умерла от удара, когда отдыхала на озере Гурон в семидесятых. Ее смерть сама по себе никак не опечалила Дженет. Печалило ее главным образом то, что она никогда не знала, что за человек ее мать. Дженет пугала мысль о том, что ее мать и вправду могла быть непознаваема, а следовательно, непознаваемыми могли оказаться и все остальные люди. Большая часть жизни ее матери безраздельно принадлежала мужу. Однажды, когда Дженет уже была замужем за Тедом и у нее появился третий ребенок, она спросила мать, не жалеет ли та о своей девичьей фамилии.
— О девичьей фамилии? Боже мой, нет. Я и думать о ней забыла, как только сказала «Да».
И думать забыла? Подобное вычеркивание какой-то частицы себя было для Дженет непостижимо. Ей это почему-то напоминало о квебекских монахинях, которые позволяли замуровать себя в кирпичную стену во имя извращенной идеи поклонения. Но при всем том мать Дженет — для человека, родившегося с женскими гениталиями в 1902 году, — построила свою жизнь весьма конструктивно, тогда как Дженет, которой было предоставлено несравненно больше вариантов выбора и свобод, пустила все прахом. Прахом? Это как посмотреть. Если бы я правильно вела свою игру, то кем бы я была сейчас — судьей? Носила бы пиджаки с подкладными плечами и возглавляла бы какую-нибудь электронную корпорацию? Владела кондитерской? И это успех? Успех — это поражение; поражение — это успех. Нам подавали так много противоречивых сигналов сразу, что в конце концов мы стали ничем. Но моя дочь — она избежала этого.
Стоит только закрыть глаза...
— Может, отпустить папу в туалет? — спросил Брайан.
— Нет, — ответил Уэйд.
— Очень некрасиво с вашей стороны было так его связать, — сказала Дженет.
— Он это заслужил.
— Я и не говорю, что нет.
— Уф, ладно.
Они продолжали старательно выводить «Мамочке». К удивлению Дженет, лучше всего это получалось у Брайана.
— Знаешь, Брайан, у тебя отлично получается.
— Спасибо. У меня пальцы ловчее, оттого что я играю на гитаре.
— Понятно.
— О чем ты думаешь? — спросил Уэйд мать. — У тебя такой загадочный вид.
— Да ни о чем особенном. О своей матери. Ты ведь никогда ее не знал.
— Немножко, —
— Да, действительно, разговорчивой ее трудно было назвать, — сказала Дженет.
— А что ты о ней думала? — продолжал Уэйд.
— Что ее жизнь не была богата событиями — впрочем, это не беда, посмотрите на нас. Но мне хотелось бы думать, что если я буду достаточно долго вглядываться в свою жизнь, то обнаружу в ней что-то вроде высшего плана или замысла. Впрочем, я в этом не уверена.
— Это тебя пугает? — спросил Уэйд.
— Нет. И мне кажется, будущее тоже достаточно бесцельно.
— Мам, — сказал Брайан. — Ты говоришь словами из песни «Секс Пистолз».
— Этих ужасных панк-рокеров, — Дженет поджала губы.
— Мам, — сказал Уэйд, — одного никак не могу в тебе понять: как ты можешь быть такой высоконравственной, ну прямо мамулей из телесериала, и при этом ни во что не верить. Не понимаю.
— А с чего ты взял, Уэйд, что эти телемамули во что-то верят?
— Хмммм...
— Ничего подобного. Правда. Мы не были роботами, но и полноценными людьми не были тоже. — Маленькие птички суетились у ног Дженет. — Так или иначе, это было много эпох назад. Давно, очень давно. Живя в две тысячи первом году, я чувствую себя обманщицей. Я не должна была во всем этом участвовать. — Она отложила ручку и посмотрела, как ее сыновья усердно трудятся над подделкой. — Брайан, ты будешь нашим официальным каллиграфом. — Она передала ему пачку конвертов. — Надпиши их, пожалуйста.
Брайан, счастливый тем, что именно его выбрали на такую роль, продолжал писать с ученой невозмутимостью. Дженет повернулась к Уэйду:
— Бет говорит, что у тебя трещины на ногах. Можно взглянуть?
— Почему бы и нет?
Уэйд закатал брюки, и Дженет увидела пурпурные трещины, очертаниями напоминавшие набросанные наспех границы американских штатов и округов.
— Больно? — спросила она.
— Не-а. Нисколечко. Но смотреть тяжело. Я чувствую себя как яблоко, месяц провалявшееся в корзине и начавшее гнить изнутри.
— Можно потрогать?
— Милости прошу.
— Дай-ка.
Дженет нагнулась, дотронулась до ног своего сына и вспомнила воскресную школу и Христа, моющего ноги своим ученикам, и снова рассердилась на то, как ее прошлое всегда бесцеремонно вторгается в ее настоящее.
— Можно что-нибудь с этим сделать?
— Да. Нет. Они не проходят, если ты про это.
— Бедняжка ты мой.
18
Поездка в Милан оставила у Уэйда с Бет мрачное воспоминание о постоянной экономии — чартерный рейс, маленькие узкие кресла, каждое движение в которых причиняло Уэйду боль на протяжении всего полета; у него все плыло перед глазами, и в голову лезла всякая чертовщина, когда они добрались до крохотного pensione [3] в Милане — городе цвета пшеничных крекеров и сажи, который больше напоминал Торонто, чем заранее сложившуюся у Уэйда в голове картинку: рыбацкие деревушки, где все пьют кьянти и разъезжают в игрушечных машинках с помятыми бамперами. Путешествие на такси в клинику было уже из области научной фантастики: они проезжали промышленные предместья Милана, обесцвеченные, без намека на растительность, как будто дело происходило в 2525 году. Едва они добрались до места, Уэйду сказали, что он может ехать обратно в город, поскольку Бет предстоит «пройти ряд процедур» — словосочетание, от которого мурашки начинали бегать по коже, — и она задержится на весь день. Уэйд может заехать за ней около пяти.
3
Пансиона (итал.).