Нортенгерское аббатство (пер. А.Грызуновой)

Остин Джейн

Визитер не без охоты внял сей просьбе, ибо, хотя на сердце у него от подобной непредвиденной кротости существенно полегчало, ничего толком сообщить он сию минуту был не состоянии. Таким образом, молча водворившись в кресло вновь, он несколько минут весьма любезно отвечал на вопросы г-жи Морлэнд касательно погоды и дорог. Кэтрин – беспокойная, взволнованная, счастливая, возбужденная Кэтрин – не произнесла ни слова; но ее пылающие щеки и сияющие глаза понудили ее мать сделать вывод, что сей любезный визит хотя бы на некоторое время облегчит дочери сердце; посему г-жа Морлэнд с радостью отложила первый том «Миррор» до будущих времен.

Желая вспомоществованья г-на Морлэнда, ибо потребно было ободрить, а равно снабдить темами для беседы гостя, чьему смущенью за отца г-жа Морлэнд искренне сочувствовала, она немедленно отправила на поиски супруга одного из детей; но г-н Морлэнд отбыл – и, лишенная всякой поддержки, по истеченьи четверти часа хозяйка дома исчерпала предметы разговора. После пары минут всеобщего молчанья Генри, обернувшись к Кэтрин впервые с появленья ее матери, с нежданной живостью осведомился,

в Фуллертоне ли пребывают нынче г-н и г-жа Аллен? И из путаницы слов, ею в ответ исторгнутой, уразумев то, что мгновенно выразило бы одно краткое слово, тотчас сообщил, что желал бы нанести им визит и, покраснев, осведомился, не явит ли она доброту, показав ему дорогу.

– Их дом, сударь, виден отсюда из окна, – такими сведеньями поделилась с ним Сара, что побудило джентльмена лишь поклониться, а матушку – кивком понудить дочь к молчанью; ибо г-жа Морлэнд, решив, что, вероятно, не последний резон, заставляющий гостя навестить их достойных соседей, заключается в том, что оный гость желает неким манером изъяснить поведенье отца и предпочитает сообщить о сем одной лишь Кэтрин, никоим образом не собиралась помешать дочери сопроводить молодого человека. Они отправились; и г-жа Морлэнд не вполне ошиблась в побужденьях, кои визитера к сей прогулке подтолкнули. Да, он намеревался дать объясненье касательно отца; но прежде всего он желал объясниться сам и еще до прихода на земли г-на Аллена осуществил сие так блестяще, что Кэтрин готова была слушать его снова и снова до скончанья веков. Она получила заверенья в его привязанности; и услышала мольбу подарить ему сердце, что – как они, пожалуй, знали равно – уже целиком принадлежало ему; ибо, хотя ныне Генри был искренне привязан к Кэтрин, хотя он постигал все достоинства ее натуры, восхищался ими и искренне любил ее общество, должна сознаться, что привязанность его происходила всего лишь из благодарности или, иными словами, что его убежденность в ее склонности оказалась единственной причиною, заставившей его всерьез о Кэтрин задуматься. Признаю, что сие обстоятельство ново для романа и смертельно унижает гордость героини; но если оно столь же ново в повседневной жизни, я по меньшей мере заслужу лавры буйным своим воображеньем.

По окончаньи очень краткого визита к г-же Аллен, в протяженьи коего Генри говорил наобум, бестолково и бессвязно, а Кэтрин, захваченная помыслами о своем невыразимом счастии, едва ли раскрыла рот, оба они погрузились в восторги еще одного t^ete-`a-t^ete; и, прежде чем таковой завершился, юная дева смогла постичь, сколь одобрено было предложение Генри родительской властью. По возвращеньи из Вудстона двумя днями ранее Генри встречен был подле аббатства раздраженным отцом, кой поспешно и в сердитых выраженьях известил сына об отъезде юной г-жи Морлэнд и велел более о ней не вспоминать.

В согласьи с таким дозволеньем Генри ныне предлагал ей руку и сердце. Слушая его рассказ, устрашенная, охваченная ужасом предчувствий Кэтрин поневоле радовалась доброте и осторожности, с коими Генри избавил ее от необходимости совестливого отказа, прежде добившись согласия, а уж затем помянув все остальное; а когда юная дева услышала подробности и уяснила резоны поведенья его отца, чувства ее вскоре утвердились в торжествующем ликовании. Генералу не в чем было ее обвинить, не в чем упрекнуть – она лишь стала невольным, несведущим предметом обмана, коего не могла простить его гордость и коего гордость более благородная устыдилась бы. Преступленье Кэтрин состояло лишь в том, что она была менее богата, нежели он полагал. Ошибочно сочтя грандиозными ее владения и притязания, он поддерживал знакомство с нею в Бате, зазвал ее в Нортэнгер и замышлял обратить в свою невестку. По осознаньи своего просчета он счел, что изгнать Кэтрин из дома – наилучший, хотя, по его представленьям, чрезмерно мягкий способ явить его негодованье на нее лично и его презренье ко всему ее семейству.

Изначально его ввел в заблужденье Джон Торп. Генерал, однажды вечером заметив, что сын его уделяет юной г-же Морлэнд немалое вниманье, ненароком осведомился у Торпа, знает ли тот о ней что-либо, помимо имени. Торп, осчастливленный честью беседовать со столь важным господином, принялся болтать манером веселым и гордым; а поскольку в то время он со дня на день ожидал помолвки Морлэнда с Изабеллой, да еще вполне решился сам жениться на Кэтрин, тщеславье побудило его изобразить семейство богаче, нежели оное почитала его скупость, сим тщеславьем упроченная. С кем бы он ни был или ни планировал быть связан, его собственное положенье требовало, чтобы их положенье было весомо, а с укрепленьем его дружбы с любыми знакомцами неуклонно росло и их состояние. Посему ожиданья касательно друга его Морлэнда, с самого начала преувеличенные, со дня знакомства последнего с Изабеллою постепенно росли; и, всего лишь добавив вдвое ради важности минуты, удвоив ту сумму, коя, по его желанью, составляла доход г-на Морлэнда, утроив его личное состоянье, наделив Морлэндов богатой тетушкой и утопив половину детей, Торп представил семейство генералу в весьма респектабельном свете. Впрочем, касательно Кэтрин, особо занимавшей любопытство генерала и помыслы Торпа, последний приберег кое-что еще, и десяти-пятнадцати тысячам фунтов, кои она могла получить от отца, надлежало замечательно дополнить владения г-на Аллена. Ее дружба с Алленами всерьез уверила Торпа, что в грядущем Кэтрин ждет замечательное наследство; засим естественно было отныне полагать ее почти признанной будущей наследницей Фуллертона. Генерал принялся действовать, полагаясь на сии сведенья, ибо ему и в голову не пришло в них усомниться. Интерес Торпа к Морлэндам – ибо сестре его предстояло вскоре соединить судьбу с одним членом семейства, а сам Торп имел виды на другого (обстоятельства,

коими он хвастался едва ли сдержаннее), – представлялся достаточной порукою его правдивости; и к сему прибавлялись безусловные факты: чета Аллен была богата и бездетна, юная г-жа Морлэнд пребывала под их опекою и – едва знакомство с нею генерала дозволило ему о сем судить – Аллены были добры к ней, как к собственной дочери. Вскоре генерал принял решенье. Во взоре сына он уже различил симпатию к юной г-же Морлэнд и, будучи благодарным г-ну Торпу за разъясненья, почти мгновенно вознамерился ни перед чем не отступать, дабы ослабить позиции оного господина и уничтожить заветные его надежды. Сама Кэтрин в то время имела о сем представленье не более, чем генеральские дети. Генри и Элинор, не различая в ее положеньи ничего, что могло бы склонить их отца к особому почтенью, в изумленьи созерцали внезапность, упорство и обширность его вниманья; и хотя в последнее время из неких намеков, сопровождавших почти прямое распоряженье обаять Кэтрин всеми мыслимыми способами, Генри заключил, что отец полагает сие выгодным союзом, лишь после объясненья в Нортэнгере они начали постигать ложные посылки, кои генерала подгоняли. О том, что сии посылки ложны, генерал узнал от той же персоны, коя впервые о них сообщила, – от самого Торпа, коего генерал ненароком вновь встретил в городе и кой под воздействием чувств равно противоположных, рассерженный отказом Кэтрин, а еще более – провалом недавней попытки добиться примиренья Морлэнда и Изабеллы, убежденный, что они разлучены навсегда, и презревший дружбу, от которой более никакого проку, поспешил опровергнуть все прежние свои хвалы семейству Морлэнд – признался, что жестоко ошибся касательно их обстоятельств и репутации, поверил этому фанфарону, что прикидывался другом, будто отец оного фанфарона располагает весом и уваженьем, хотя событья последних двух-трех недель доказали, что он лишен и того и другого; ибо, при первом разговоре о браке охотно сделав весьма щедрое предложенье, он, прозорливостью рассказчика будучи обращен к сути, понужден был признать, что не способен дать молодым хотя бы приличное содержанье. Семья сия, по сути дела, нуждается; и к тому же она многочисленна почти беспримерно; отнюдь не уважаема соседями, в чем Торп недавно имел случай убедиться; предпочитают жить не по средствам; желают поправить свое положенье связями с обеспеченными людьми; наглые, чванливые интриганы.

В ужасе генерал, взирая заинтересованным манером, помянул имя Алленов; и здесь тоже Торп постиг свою ошибку. Аллены, по его представленьям, слишком долго прожили подле Морлэндов; и он знает молодого человека, коему должно отойти поместье в Фуллертоне. Продолженья генералу не требовалось. Разгневанный почти на всех обитателей мира сего, за исключеньем самого себя, он назавтра же устремился в аббатство, где повел себя так, как все видели.

Пусть проницательность моего читателя разбирается, что из вышеизложенного Генри мог сообщить ныне Кэтрин, что из этого он мог узнать от отца, в каких вопросах ему содействовали его догадки и какая доля сего еще выяснится из письма Джеймса. Ради облегченья их задачи я соединила то, что им надлежит разделить ради облегченья моей. Так или иначе, Кэтрин услышала достаточно, дабы прийти к выводу, что, подозревая генерала Тилни в убийстве или же заточеньи супруги, она вряд ли погрешила против его натуры или преувеличила его жестокость.

Генри, понужденный излагать такое о собственном отце, был достоин жалости едва ли менее, чем в ту минуту, когда впервые услышал все это сам. Он краснел за узость намерений, кои ему приходилось описывать. Разговор меж ним и генералом в Нортэнгере получился недоброжелательным до крайности. Узнав, как обошлись с Кэтрин, уразумев отцовские соображенья и будучи призван уступить, Генри вознегодовал открыто и отважно. Генерал, во всякой обыденности привычный диктовать семейству законы, оказался не готов к сопротивленью, кроме сопротивленья чувства, а равно к противостоящему желанью, что посмеет облечься в слова, и посему тяжело перенес сыновнее противленье, коему придали упорства веленья рассудка и диктат совести. Но в подобной ситуации генеральская ярость, хоть и умела потрясти, не могла устрашить Генри – тот стоял на своем, будучи убежден в праведности своего дела. Он полагал себя обязанным юной г-же Морлэнд как по чести, так и по склонности, и поскольку уверен был, что сердце, коего ему велено было добиваться, принадлежит ему, недостойный отзыв безмолвного благословенья или же отмена приказаний, диктуемая неоправданным гневом, не могли поколебать его верность или повлиять на решенья, к коим эта верность склоняла.

Он упрямо отказывался сопровождать отца в Херефордшир – обещанье, порожденное почти в единый миг, дабы избавиться от Кэтрин, – и с равным упрямством твердил, что намерен предложить ей руку и сердце. Генерал впал в бешенство, и они расстались, поссорившись кошмарно. Генри в ажитации рассудка, коему для обретенья ясности потребны были многие часы одиночества, почти тотчас возвратился в Вудстон, а назавтра после обеда отправился в Фуллертон.

Глава XXXI

Г-н и г-жа Морлэнд, к коим г-н Тилни обратился с просьбою о согласии на его брак с их дочерью, на несколько минут удивились весьма значительно, ибо им и в голову не приходило заподозрить склонность с той или же другой стороны; впрочем, что может быть естественнее, нежели любовь к Кэтрин? – и вскоре они стали взирать на сие предложенье в счастливом волненьи потешенной гордости и – если брать в расчет их одних – не могли возразить ни единым словом. Его обаятельные манеры и здравый рассудок пели хвалы сами за себя; и, не слышав о Генри ни единого худого слова, супруги Морлэнд по натуре своей не расположены были предполагать, что таковое могло быть сказано. Благосклонность заменила им опыт, а нрав г-на Тилни в доказательствах не нуждался.