Носитель фонаря
Шрифт:
– Да кто на нас нападать тут будет?
– И какая тебе разница в чем я сплю!? Я, по крайней мере, не раздеваюсь демонстративно до трусов при зажженных свечах и не брожу потом по комнате, почесываясь!
– Это не трусы а, стандартная, универсальная набедренная повязка, – возмутился Акимыч, – всегда чистая, гигиеничная и приличная: почти все неписи только в таких и купаются, это же плавки, считай!
– Ев, ты действительно считаешь, что на нас могут тут напасть? Кто и зачем? – спросил я.
– Я не знаю, – дернула плечами Ева. – Во-первых, я не
Но, невзирая на опасения Евы, целых семь дней мы прожили в Ноблисе без особых приключений, если не считать таковыми отчаянные попытки ребят хоть как-то подзаработать, попытки, ни разу не завершившиеся успехом.
– Ладно, – сказала Ева, отбросив газету, в которой приглашали на работу инженеров, картографов, юристов, обойщиков, ювелиров, земледельцев, столяров, кого угодно, кроме нас. – Думаю, пришло время сходить в театр или в тюрьму.
– Лучше в театр, – сказал я. – Я бы посмотрел какое-нибудь представление.
– Посмотришь, – пообещала Ева. – Это самые знаменитые инстансы Ноблиса на приблизительно ваши уровни, чуть повыше.
– Я не знал, что в Ноблисе есть инстансы.
– В каждом городе есть, и десятки. Нужно же дать возможность и ленивым горожанам иногда жирком потрясти. Театр, говоришь? Ну, пусть будет театр, хотя он посложнее тюрьмы.
Этот театр отличался от прочих увеселительных заведений Ноблиса и не только тем, что над его входом мерцал пузырь пленки инстанса. Классическое здание с колоннами было удивительно обшарпанным и имело заброшенный вид, да еще и располагалось на пустыре, которых в Ноблисе, учитывая стоимость здешних земель, днем с огнем было не сыскать.
– Театр захвачен нежитью, – объясняла Ева, – наша задача посмотреть спектакль, попутно изводя нежить, выжить и спасти запертую в подвале настоящую труппу. Золотых по пятьдесят на нос срубим, жаль, проходить можно только раз в неделю. Что там сегодня дают?
Мы подошли к выцветшей афише, свисавшей с ограды серыми лохмотьями.
– «Принц и Чумазейка», – понятия не имею что это такое. Я тут была только на «Снеговике в аду» и «Меховой Шляпе». Шляпа, помнится, была жесткой.
– «Принц и Чумазейка» – это такая сказка детская, ее все знают, – вставил Лукась
– Да, – подхватил Гус, – ее все знают.
– А я вот не знаю, – сказал Акимыч.
– Ну как же! Принц давал бал для всех девушек королевства, туда пришла и Чумазейка, которая жгла уголь в лесу. Принц от нее побежал и потерял туфлю, а Чумазейка потом ходила по всем домам с этой туфлей, кому подходит – тому ногу долой. Но потом вернулся король-отец, сжег Чумазейку и женил принца на заморской принцессе, а всем пострадавшим изготовили отличные деревянные ноги. Неужели тебе ее в детстве мама не рассказывала?
– Могу ручаться, что не рассказывала. – кивнул Акимыч. – И вообще я
– Наверное, чтобы мелюзга обувь не теряла, – сказал Гус. – Ботинки дорогие, их беречь надо.
Билеты стоили всего по одной серебряной монете, их из черного окошка кассы выдали нам невидимые руки.
– С моим уровнем лучше лишний раз в бою не участвовать, – сказала Ева, – лут будут резать. Так что я на подхвате для опасных ситуаций. Железяка, я надеюсь, тоже не будет путаться под ногами. Но даже если весь инстанс мы пройдем без лута, то награду от труппы все равно каждый получит.
– Не нравится мне что-то этот театр, – сказал я, взирая на полотнища паутины и истлевшего бархата, обрамлявшие темный вход в фойе.
– Уверяю тебя, после Шоанских подземелий все эти чумазейки просто детский шлак, – сказала Ева.
– Пополнение доходов – дело немаловажное, но я бы тоже предпочел сходить на обычный спектакль, – сказал Лукась. – В нашем коллективе вообще очень плачевно обстоят дела с культурным досугом.
– Сейчас тебе будет два ведра культурного досуга, – хохотнул Акимыч и толкнул Лукася кулаком в плечо.
Заныл колокольчик, приглашающий нас занять места в зрительном зале.
В зале на потрепанных и покосившихся плюшевых креслах, среди растущих из паркета и уже высохших сорняков сидели зрители, при виде которых мне поплохело. Это были мешки, очень похожие на чучела тренировочных площадок: веревка, стягивающая верхнюю часть мешка, так что образуется голова, намалеванные краской улыбка и вытаращенные глаза, вместо рук – проткнувшие мешок палки. Во втором ряду партера оставался ряд из пяти свободных кресел, которые мы и заняли, протискиваясь среди воняющих мокрой соломой и крысами мешков. Голубоватый свет померк.
– Не желаете ли программку? – спросил меня сосед, щеголеватый господин с острой бородкой, во фраке с хризантемой в бутоньерке.
– Благодарю, – сказал я, принимая глянцевитый лист с изящными золочеными виньетками, – я не успел ее приобрести, уже дали третий звонок.
– Оставьте себе, я по растерянности взял два экземпляра. Говорят, прекрасная Эрешкигаль совершенно бесподобна в роли Чумазейки.
– Она всегда великолепна, – ответил я.
– Да! – обернулась к нам сидящая впереди дама с изысканной прической, украшенной черными опалами и пером цапли, – она бесподобна! Впрочем, господин Супай, ее сегодняшний партнер, тоже умеет затронуть самые тонкие струны чувствительного сердца.
– Нас ждет поистине божественное зрелище, – подтвердил сосед, и в его руках появились золотая фляжка и два изящных хрустальных бокала. – Вы позволите угостить вас глотком старого элизийского?
– Почту за честь, – сказал я, принял бокал и пригубил неповторимый напиток, впитавший в себя все цветочные ароматы, все золото далекого мира и голубой свет его летних лун.
Мне в колено ткнулась морда огромной жирной змеи, поросшей седой щетиной.
– Нимис, что ты творишь! – прошипела свинья.