Носители искры
Шрифт:
Повезло мне, что случилось это уже во взрослом состоянии, - иначе меня ещё в детстве могли, не дождавшись положительной динамики, усыпить, как собираются сделать это с Серёжей и как сделали с той девочкой соседей Молотовых, которая домой уже никогда не вернулась. Интересно, а сколько вообще таких детей? Почему они появляются, и из-за чего у них вдруг начинают подавляться функции "Божьих органов"? А взрослые, "атакованные бесами"? Они отчего заболевают? И каков процент вылечившихся? "Люди с повреждениями околиста долго не живут, ты разве не знал?" Но Яна Корочкина жива, здорова и вполне вменяема! Да и я тоже, со своим мощным нарушением
От этой мысли меня прошиб такой пот, что зеркало чуть не выскользнуло из мгновенно ставших мокрыми ладоней. Я аккуратно положил его на раковину, вытер лицо, шею и руки полотенцем. Бес рогатый! "Атакованных" убивают, а остальным внушают, что с повреждениями околиста долго не живут! Потому что носители зла должны умереть. Как почти полтора века назад, когда случился Армагеддон, который, оказывается, до сих пор продолжается...
Вот только определяет, кому жить, а кому отправиться на тот свет, давно уже не Господь.
* * *
На следующий день я позвонил отцу.
– Привет, пап, ну как ты?
– Хорошо, спасибо, Стёпка! А как у тебя дела, бесы ловятся?
– Да, пап, ловятся. Ещё как!
– мрачнее, чем хотелось бы, произнёс я, но отец, похоже, ничего не заметил.
– О, я знаю, ты молодец! И всегда тобой горжусь, сынок! А как Зиночка? Ты ей предложение-то делать собираешься?
– Да, сделаю... попозже.
– Смотри не затягивай, а то она - девушка видная, красивая, долго ждать не станет.
– Ничего, пап, разберёмся.
– Ладно, я понял - больше не пристаю. Рассказывай сам, чего хочешь, мне так приятно тебя слышать - сто лет ты уже не звонил.
– Ты, между прочим, тоже.
– Ну, я-то - старый пень - просто не хочу тебе навязываться...
– Да ладно тебе, не такой уж ты старый.
– Правда? А для мелочи детдомовской я та ещё древность, если спросишь их, сколько мне лет, скажут - ещё до Армагеддона родился!
– рассмеялся отец.
– Что, сильно достают?
– Да нет, не сильно на самом-то деле. Это ж моё призвание - детей учить. А вот взрослые, те - да, бывает. Последнее время что-то совсем ребят замучили: то исследования какие-то медицинские проводят, кровь у всех берут, то в конкурсах каких-то странных участвовать заставляют, на знание всего на свете, на творческую активность... Кто там это придумывает и зачем, если околист и так всё, что нужно для счастливой жизни, выявит?
– А тем, кто придумывает, тоже ведь околист склонности определял. Ну и наопределял, что теперь твои детки вынуждены им счастливую жизнь обеспечивать. Такое вот призвание интересное у них выявилось...
– я умолк, осознав, что болтаю уже что-то не то.
В телефоне воцарилась тишина - видно, отец завис, пытаясь придумать ответ.
– Слушай, пап, - поспешил я переключить разговор в нормальное русло, - а не пора ли нам как-нибудь встретиться? Может, сходим куда в кафе, повидаемся? Я соскучился!
– Давай! Я тоже соскучился!
– живо откликнулся он.
–
– Что ж ты, совсем ни с кем не дружишь, не общаешься?
– Да нет... общаюсь, конечно. Друзья, коллеги, дни рождения... Но только, знаешь, без Гали всё это как-то...
– отец шумно вздохнул, - не то!
– Всё ещё тоскуешь по ней? Три года уже прошло.
– Да хоть тридцать три, сынок! Всё равно иногда ночью проснусь и думаю: ну зачем? Зачем она пошла на эту чёртову стройку?
– Она была строителем, пап, инженером-строителем!
– И что? Сидела бы в кабинете, проекты рисовала... так нет же! Таскалась и таскалась на свои объекты. Это я виноват.
– Это был несчастный случай, пап, как ты можешь быть виноват? Несчастный случай на стройке! Тебя там даже не было!
– Вот потому-то и виноват. Потому что меня слишком часто рядом с ней не было.
– Перестань, пап. Ну что ты на себя наговариваешь? Всегда ты был рядом с нами, заботился, всё для нас делал. Я понимаю, ты тоскуешь, но тут уж только время поможет. Я, между прочим, тоже по маме скучаю. Вот только недавно её вспоминал. Тот день, когда вы меня в лечебницу возили. Знаешь, так накрыло, прямо, как наяву всё виделось.
– В лечебницу?
– растерялся отец.
– Ну да. Ты почему-то никогда мне про это не рассказывал. И мама тоже. Но я помню. Был чудесный солнечный день. Мы с мамой сидели на красно-коричневой лавочке возле прудика с кувшинками и золотыми рыбами, а ты пошёл узнавать, кому в лечебнице лучше меня показать. Что было с моим околистом, пап?
– я поймал себя на том, что автоматически вожу по шее, пытаясь нащупать под волосами шрам.
– Почему вы это от меня скрыли?
– Пальцы долго скользили, ничего не замечая, пока не поймали, наконец, едва заметную неровность.
– Ничего мы от тебя не скрывали, ты здоровый человек, не придумывай! Кто мог рассказать тебе такое?
– Никто! Я же говорю тебе, папа, я это помню! Помню!!
– Но ты не можешь этого помнить, Стёпа, тебе тогда и года ещё не было!..
– поняв, что проболтался, отец прикусил язык, но было уже поздно.
– Знаешь, пап... ты... вы... вы с мамой могли бы и предупредить, что я - в группе риска.
– Зачем?
– Ну... чтобы был внимательней... или... ну, не знаю!
– Мы просто не хотели, Стёпа, чтобы ты думал, что нездоров, вот и всё! Не знаю, что конкретно врачи-искроведы с твоим околистом делали, но операция прошла успешно, ты выздоровел, и мы решили, что ни к чему забивать тебе голову информацией, которая может заставить тебя чувствовать себя неполноценным, понимаешь? Всё же было хорошо, и у тебя больше никогда не возникало... подожди!
– вдруг испуганно перебил сам себя отец.
– Ты что, хочешь сказать...
– Нет! Нет, папа, успокойся! Ничего такого я сказать не хочу, понял? Всё у меня в порядке!
– Тогда зачем же ты позвонил?
– Просто хотел тебя услышать. Соскучился.
– Правда?
– Конечно! Я люблю тебя, пап, - это всё, что я хотел тебе сказать.
– Я тоже люблю тебя, сынок.
– Я знаю, пап... и, в общем, мне пора. Обещаю звонить тебе чаще!
– Ладно, но ты, кажется, хотел встретиться? Что-то говорил про кафе?
– Да-да, точно. Кафе. Слушай, а давай в воскресенье! После Единения, хорошо? Я в субботу позвоню и скажу где.