Носорог для Папы Римского
Шрифт:
— Среди раджпутов, моего народа, — сказал Осем, — к телам относятся крайне пренебрежительно. Я имею в виду, когда они умирают. — Он полуулыбался, говоря негромко, как бы с самим собой. — Обычно мы их сжигаем или бросаем в реку. Та часть, которую вы называете душой, все равно возвращается, иногда в виде камня, жабы, птицы… В виде чего угодно. Все зависит от удачи — или от того, какую жизнь ты вел перед смертью. Более умудренные, чем я, знатоки оспаривают последнее положение и, сами понимаете, смотрят на это иначе. Возможно, Ганда вернется к вам, дон Жайме. В виде рыбы,
— Но вернется ли он в виде самого себя? — таким же тоном спросил Тейшейра. Он сбросил ноги с койки. — Отмечалось ли когда-либо подобное вашими умудренными знатоками?
— О таком я не слышал, — сказал, поразмыслив, Осем. — Но это возможно.
Тейшейра поднялся на палубу. Труп держался на воде в нескольких сотнях шагов от «Ажуды», по ее левому борту. Из воды выдавались его ноги и раздувшееся брюхо — насест для стервятников, которые опускались небольшими стаями и клевали плоть зверя, хлопая крыльями и хрипло покрикивая друг на друга.
— К утру течение унесет его прочь, — сказал Осем.
Он отвернулся и взобрался по трапу на палубу полуюта. Дон Франсишку, Эштеван и Гонсалу удивленно подняли головы при его появлении. Он уселся, и с минуту никто ничего не говорил. Это неловкое молчание нарушил Эштеван. — Когда отплываем? — спросил он.
— Отплываем? — негромко воскликнул Тейшейра. — Мы же только что прибыли!
— Дон Жайме, мы понимаем, как вы разочарованы, — мягко сказал Гонсалу. — Ваша миссия…
— Именно так, моя миссия. Полагаю, дон Франсишку так же хорошо, как и все остальные, понимает, в чем состоит моя миссия, не так ли, дон Франсишку?
— Готов повиноваться вашим приказаниям, — ровным голосом сказал фидалгу.
— Все мы готовы, — сказал Эштеван. — Но, видите ли, дон Жайме, наши припасы ограниченны. Погода может перемениться, и тогда нас выбросит на мель…
— Выбросит на мель? Думаю, друг мой, вы путаете январь с августом. А что до припасов, то мы стоим на якоре в устье пресноводной реки, которая, если мне не изменяют глаза, изобилует рыбой.
Он переводил взгляд с одного лица на другое.
— Мы остаемся здесь, — сказал он с неожиданной властностью. — Остаемся, пока не вернутся негодяи, чье судно бросило здесь якорь перед нами.
Его тон заставил всех замолкнуть. Гонсалу и Эштеван переглянулись.
— А если они не вернутся? — спросил последний.
— Мы остаемся, — снова сказал он.
На этот раз оба посмотрели на фидалгу, чье лицо на протяжении всего разговора оставалось непроницаемым.
— Так что, дон Франсишку? — раздраженно воззвал к нему Эштеван. — Вам нечего на это сказать?
— Совершенно верно, дон Эштеван, — ответил тот. Он обращался к боцману, но взгляд его был устремлен на Тейшейру. — Если дон Жайме приказывает остаться, мы остаемся. Говорить здесь больше не о чем.
Тейшейра встал и вернулся к себе в каюту. Лежа на койке, он слышал, как на палубе возобновились негромкие разговоры. Те трое перешептывались до глубокой ночи, но смеха больше не было.
На другой день Ганда все еще оставался недалеко
— Здесь нет реки, которая могла бы его «вытолкнуть», как вы выражаетесь, — отрывисто сказал ему Гонсалу, когда любопытство вынудило его наконец спросить об этом. Тейшейра счел его тон пренебрежительным и собрался было уходить, но лоцман заговорил снова. — Здесь, скорее, имеется течение, проходящее вдоль кромки устья и такое слабое, что его едва ли можно назвать течением. Эта «река», как мы думаем, только из него и состоит. Но где-то там, позади, — он указал на многие и многие акры мангровых деревьев, тянувшихся в глубь суши так далеко, как простирался взор, — протекает река, и притом такая, подобной которой мы не видели ни во сне, ни наяву.
— Но разве это не ее устье? — упорствовал Тейшейра.
— Возможно, самый его краешек. Но само устье? Мы уже проплыли мимо ее устья — устья, удушаемого илом и деревьями, которые там укоренились. Это заняло у нас больше пяти дней. Подумать только, — теперь, казалось, он лишь смутно осознавал присутствие Тейшейры, — река с устьем в шестьдесят лиг шириной! Течение в ней, должно быть, сильнее, чем в Тежу. Штормы у одного берега, возможно, даже и не видны с другого…
Гонсалу глядел на низкорослые изогнутые деревья, как будто сквозь ветви и выступающие из воды корни мог различить этот громадный поток. Тейшейра посмотрел туда же, но его взгляд притягивала «Лючия». Где вы? — спрашивал он у ее исчезнувшей команды.
Той ночью тишина, обычно спускавшаяся на корабль и окружающие его воды, была нарушена странным звуком. Слабый крик, дикий и полный муки, пробудил спавшего на полуюте впередсмотрящего, тот поднял сначала дона Франсишку, а потом и Тейшейру. Они собрались на палубе, чтобы послушать, и вскоре обнаружили, что к ним примкнула добрая часть команды. Звук нарастал, потом вроде бы ослабевал, потом опять становился громче. Все переглядывались, недоумевая, что могло быть его источником, но не могли ничего различить во тьме.