Носорог для Папы Римского

Норфолк Лоуренс

— Однако знаете, что ушки у него на макушке? — И дон Херонимо сокрушенно качает головой.

— Ну прошу, дон Херонимо, я же все рассказал, что знаю. Я же вам всегда был верен, разве не так? А теперь я прошу поверить мне, умоляю!

Вентуро раскачивается на своем стуле, на физиономии у него написана самая искренняя мольба, а взгляд устремлен на дверь — ту, что за спиной у дона Херонимо. Внезапно дверь распахивается, и на пороге возникают Антонио и дон Диего. Дон Диего направляется прямиком к Вентуро и, ни секунды не помедлив, отвешивает тому

звонкую пощечину, затем одной рукой пригибает голову Вентуро к столу, а второй ловко выхватывает нож. Вентуро разражается рыданиями.

— Да не знаю я, не знаю — вопит он снова и снова.

— Итак, имя, Вентуро… — снова спрашивает дон Херонимо, но в ответ получает лишь вопли. — Что ж, дон Диего… Вентуро здесь пообещал нам, что ради нашего дела будет держать на макушке свои собственные уши, поэтому…

— Не-е-ет-нет-нет! Пожа-а-алуйста… Я не знаю, как он называется, не знаю!

Дон Диего и не думает останавливаться, но прежде чем он успевает хотя бы оцарапать ухо Вентуро, тот начинает верещать.

— Хватит, — приказывает дон Херонимо и откидывается на спинку кресла. — Благодарю вас, дон Диего. На сегодня достаточно.

Все с той же непроницаемой физиономией дон Диего кивает, отпускает свою жертву, разворачивается и выходит вон. Тяжелые солдатские сапоги топают по соседней зале. Вентуро, по-прежнему распростертый на столе, шмыгает носом. Антонио поднимает его за шкирку и усаживает на стул. Дон Херонимо внимательно его разглядывает. Проходит пара долгих минут.

— Что ж, Вентуро, вы вели себя как настоящий храбрец, — заключает наконец он.

Вентуро, продолжая всхлипывать, кивает.

— Кажется, вам что-то в глаза попало, вода, не так ли? Антонио, подайте Вентуро платок. Его собственный слишком запачкался. Вот так. Теперь лучше?

— Он сегодня должен был рассказать его святейшеству про нового зверя, — бормочет, вытирая слезы, Вентуро. — Сегодня собирался сказать, вы же сами там были, а не я, так откуда мне знать, сказал он или нет? Чистую правду говорю, клянусь, ничего больше не знаю.

— Естественно, Вентуро, мы вам верим. Разве иначе мы стали бы подвергать вас такому испытанию? Вы — один из нас, свой человек. Значит, когда узнаете, расскажете, верно?

Вентуро снова громко всхлипывает и кивает.

— Прекрасно. Антонио заплатит вам за труды. А сейчас подойди-те, и поцелуемся.

Они соприкасаются щеками, и Дон Херонимо чувствует исходящий от Вентуро кислый запах страха.

Несколькими минутами позже Антонио выходит к послу на лоджию.

— Ну и как, Антонио, верим мы ему?

— Ах, ваше превосходительство, он прекрасно понимал, что мы не станем колотить его по-настоящему — побоимся оставлять слишком явные следы.

— Однако испугался он по-настоящему. А я боюсь, что тот рогатый любитель девственниц, о котором говорил Папа, и есть таинственный зверь Фарии. Во всяком случае, нас больше должен беспокоить сам факт существования этого зверя, а не то, как он называется. Фария и сам не станет долго держать это в секрете:

он большой мастер нахваливать себя, в этом я сегодня снова убедился. Что же касается его святейшества… С его стороны это хитрый ход — стравить нас с Фарией именно таким образом. Однако всяческие чудеса интересуют его куда больше, чем союзы, союзники и армии. Уверяю вас, если б у нас были дракон, грифон и кентавр, то мы бы овладели и Африкой, и Индиями, и Новым Светом, вместе взятыми. Но неужели кардинал Медичи так быстро забыл о том, кто ему вернул его любимую Флоренцию?

— Некоторые полагают, что это не совсем приятное воспоминание.

— О, не сомневаюсь, он вряд ли хочет, чтобы ему об этом напоминали. Возможно, этим и объясняется его страсть к развлечениям, но все равно, Антонио, он не любит ни меня, ни нашего короля. — Посол делает паузу: разговор заходит в некий тупик. — Я его не понимаю. Не понимаю я этого нашего Папу.

— Он так же наивен и предсказуем, как женщина, — отвечает Антонио. — А все проблемы — из-за его бесконечных причуд.

Они смотрят вниз, на двор. Там пусто, тихо, послеполуденное солнце так раскалило плиты, что обоим слепит глаза. Дон Херонимо вспоминает сегодняшнее утро, огромного зверя — такого неуклюжего, грубого, будто некий черновой набросок. А Папа радовался ему как малое дитя. Возможно, самые ничтожные его капризы разрастаются до таких масштабов только потому, что никогда не встречают никакого сопротивления. Горошины размером с тыквы. Мыши с волчьим аппетитом. Наверное, в этом все дело. Здесь, в садах Бельведера, причуды Папы расцветают пышным цветом — вне зависимости от времени года, ничем не обузданные, они вырастают в настоящих монстров. Наивен, как женщина? Да, так оно и есть. Дон Херонимо поворачивается к секретарю:

— У меня назначено свидание с моей дамой — я пообещал сопроводить ее к мессе во дворце Колонны. Говорят, празднества в день святых Филиппа и Иакова весьма впечатляющи, а мне необходимо развлечься.

— Ваше превосходительство, возьмите с собой дона Диего, — предлагает Антонио.

— Ухаживать за дамой в компании солдатни? Какая нелепица! Она признает одно-единственное оружие, а дон Диего им не владеет.

— Но, дон Херонимо, в настоящее время мы вряд ли пользуемся здесь любовью. Если вас застигнут одного, без сопровождения, они смогут…

— Бросьте, Антонио, мы же не в Венеции! Фария не посмеет. Я отправлюсь к ней раньше назначенного часа, пусть это станет для нее сюрпризом. А ты еще встречаешься с этой распутницей из Рипы?

Антонио кивает:

— Я от нее за гроши имею столько же радостей, за какие в другом месте мне пришлось бы платить полной мерой. По-моему, она просто дурочка.

— Мою глупышкой точно не назовешь. У нее самые алые губы на свете, самые золотые волосы, самые маленькие ножки и самый прыткий ум. Она играет на лютне или говорит, что играет, поет, читает стихи. Меня волнует сама мысль о ней, и, клянусь, порой я даже думаю, что люблю эту женщину…