Ностальгия
Шрифт:
– А ты-то за что отвечаешь?
– Я отвечаю за метеорологическое оружие. Правда, в меня никто не верит, оттого я такой маленький…
Но мальчик уже зажал его в кулаке и строго посмотрел в маленькие глазки:
– Ты-то мне и нужен.
Суббота началась как обычно. Отец собрал удочки, но только отворил дверь, как порыв ветра кинул в дом мелкую дождевую пыль.
Погода стремительно менялась, и отец удивленно крякнул, но отложил снасть и принялся за приборку. Мальчик таскал ему ведра с водой и подавал тряпки.
И в воскресенье стада черных туч прибежали
На следующей неделе рыбалка опять не вышла – погода переменилась за час до выхода, и отец, вздохнув, снова поставил удочки к стене.
Так шло от субботы к субботе, от воскресенья к воскресенью – отец сидел дома. Сначала они как бы случайно встречались взглядами, а потом начали говорить. Говорили они, правда, мало – но от недели к неделе все больше.
Вдруг оказалось, что Ракета снова стала кому-то нужна, и в поселок приехали новые технические специалисты – нормального, впрочем, роста. Первым делом они оторвали от заброшенного кинотеатра козырек и отнесли его обратно за заводской забор. Съехались в поселок и прежние люди – те из них, что помнили о микроклимате, изрядно удивились перемене погоды.
Погода портилась в субботу, а в понедельник утром снова приходила в норму.
Сначала природный феномен всех интересовал. Первыми приехали волосатые люди с обручами на головах и объявили поселок местом силы.
Но один из них засмотрелся на продавщицу, и против него оборотилась сила всего поселка. За ними появились люди с телекамерой. Красивая девушка с микрофоном снялась на фоне памятника пионеру-герою и сразу уехала – так что парни у магазина не успели на нее насмотреться.
Приезжали ученые-метеорологи, измеряли что-то, да только забыли на берегу странную треногу.
Так все и успокоилось.
Погода действительно отвратительная – ни дождь, ни вёдро. То подморозит, то отпустит. И главное, на неделе все как у людей, а наступят выходные – носа из дому не высунешь.
Но все быстро к этому привыкли. Люди вообще ко всему привыкают.
Мальчик сидит рядом с отцом и смотрит, как он чинит чужой телевизор.
Повелитель вещей окутан канифольным дымом, рядом на деревяшке, как живые, шевелятся капельки олова. Телевизор принесли старый, похожий на улей, в котором вместо пчел сидят гладкие прозрачные лампы.
Внутри ламп видны внутренности – что-то похожее на позвоночник и ребра.
Недавно отец стал объяснять мальчику, что это за пчелы. Но больше мальчику нравилось, когда отец чинит большие вещи. Тогда мальчик подавал ему отвертки и придерживал гайки плоскогубцами.
Жизнь длилась, на водохранилище шла волна, горы на том берегу совсем скрылись из виду, а здесь, хоть ветер и выл в трубе, от печки пахло кашей и хлебом.
Сидоров понял, что он давно рассказывает сказку спящему. Сын сопел, закинув руку за голову. Сидоров поправил одеяло, хозяйски осмотрел комнату и вышел курить на крыльцо.
Дождь барабанил по жести мерно и успокаивающе, как барабанил, не прерываясь, уже десятый год после Испытаний. За десять лет тут не было ни одного
ЧЕРВОНЕЦ
…Тогда я уезжал надолго и далеко и накануне в пустой квартире справлял свой день рождения. Пришло довольно много людей, стоял крик, раздавалось окрест нестройное голосистое пение.
А мне все нужно было позвонить, уцепиться за любимый голос, помучить себя перед отъездом. Я вышел в соседнюю комнату и начал крутить заедающий диск телефона.
Вдруг открылась дверь и на пороге появился совершенно нетрезвый молодой человек. Мы не знали друг друга, но он улыбнулся мне как брату и произнес:
– Здорово! А ты, брат, чего подарил?
Я улыбнулся в ответ, и в этот момент обиженно пискнул дверной звонок.
Дверь была не заперта, но гость так и не вошел, пока я не распахнул ее. Собственно, этот примечательный человек и начал рассказывать мне про советские червонцы. Он окончил экономический факультет как раз в то же время, когда я заканчивал свой.
Этот человек был даже не толст, а пухл и кругл – и когда я узнал, что он страстный нумизмат, то не удивился. Должно было быть что-то весомое, что пригибало бы его к земле и не давало улететь воздушным шариком. Он много раз боролся с моим монетарным и банкнотным невежеством.
Я черпал знания из энциклопедии, а он – из правильных книг да архивов. Среди медальерного искусства я больше всего любил металлический рубль образца 1967 года.
Это был знаменитый рубль-часы – он клался на циферблат, и медно-никелевый человек показывал на одиннадцать часов.
– Вставай, страна, – звал лысый человек. – Водка ждет, электричка на
Петушки отправляется, кабельные работы подождут. Революции – полтинник, а гражданам – юбилейный рубль.
У меня и сейчас сохранилась пригоршня этих рублей, и иногда я сверяю по ним время.
Но тогда, под шелестящий ночной дождь, смывавший Империю с карты мира, я узнал много нового.
С детских времен, со школьных советских времен, я помнил истории о первых деньгах-раковинах. И я себе представлял полинезийцев, что трясут раковинами, копьями, рядом булькает котел, а из котла торчит рука с кружевом розоватых брабантских манжет. Ан нет, оказалось, что твердая и круглая валюта раковин – нормальная составляющая жизни наших предков: и на Северо-Западе ценной монетой ходило круглое и овальное.
Домик брюхоногого моллюска совершал путь из Тихого океана через
Китай и Индию…
– Нет, скорее через Китай, – вмешивался мой знакомец…
Я продолжал: и вот они лежат в отеческих гробах от Урала до финских бурых скал. Белесые раковины, будто выточенные из мрамора, похожие на маленькие зубастые рты. Звались они тогда – “гажья головка”.
Век живи – век учись. А куда ни кинь – с деньгами мистика. Обряды, что вокруг них складывались, и традиции их изготовления говорят ясно: это предметы культа. Деньги обрезались, оставляя в кармане человека с ножницами драгоценный металл. Монеты превращались в определитель судьбы и самый простой генератор случайных чисел.