Нострадамус: Жизнь и пророчества
Шрифт:
Наконец вдали показался Кастельсаррасен, где чума уже вовсю бродила в крови горожан. На сей раз Мишель испытал ужас ни с чем не сравнимый. Перед обшей могилой, вырытой в болотистой почве, собрались бичующиеся, охваченные массовым психозом; собрались и предались соитию. Под звон колоколов предавались они свальному греху. Мишель де Нотрдам испытал такое чувство, словно провалился в преисподнюю. Ярость вытеснила все остальные человеческие эмоции. Он выхватил шпагу, пустил коня, но прежде чем он достиг толпы, стражники и горожане, выскочившие из лощины, бросились на бичующихся. Они разом покончили с несколькими из них. Остальные изуверы с воплями бросились к камышовым зарослям, в самую трясину. Вой, выстрелы
— Люди ничего не стоят!.. — шептал он, уткнувшись в конскую гриву. Его трясло как в лихорадке.
Вложив шпагу в ножны, вскочил в седло и помчал в камыши. Галопом летел конь сквозь хлещущий трескучий камыш, откуда раздавались стоны. У подножия горной цепи он пришпоривал коня, пока животное не стало спотыкаться. Только тогда он пришел в себя.
Мишель заботливо обтер взмыленного коня, потом пустил его шагом и вернулся в город. За городскими стенами он пробыл до лета 1527 года и ничего не потребовал взамен. Это был внутренний его порыв, поддержанный надеждой на воздаяние Божие.
Через Муассак Мишель с трудом добрался в Кагор, по пути оказывая помощь умирающим или усмиряя страдания больных. Поздняя осень застала его в Вильнев-сюр-Лоте; с первыми зимними дождями он прибыл в Ажан, на диво обойденный чумой. Конь Мишеля ступал по торцам торговой площади. Всадник обратил внимание на высокого мужчину, несколько возбужденного и пытливо рассматривавшего его. Но у Мишеля не было сил остановить коня, он не желал ни с кем разговаривать. И лошадь зашагала дальше, пока сама не остановилась перед входом в таверну. И тогда всадник взял в руки кружку вина и смог отпраздновать день своего рождения: ему исполнилось двадцать четыре года.
Две недели Мишель наслаждался покоем в Ажане, но уже в январе 1528 года отправился дальше. Ему рассказали, что в Марманде жил врач, знавший средство против чумы. Когда Нострадамус добрался туда, он вновь услышал щелканье бичей, а перед воротами опустевших домов увидел черные кресты. Врач оказался всего лишь знахарем, который не сумел спасти даже самого себя. Облатки из теста, завернутые в обрывки бумаги с библейскими текстами, — вот, пожалуй, и все, что он мог предложить людям. И больные умирали. Сам он тоже отошел в мир иной.
Его место занял Нотрдам. Начало следующего года прошло в новом бессмысленном издевательстве бичующихся. Затем, когда Мишель услышал, что чума разбушевалась в Бордо, он снова оседлал коня и, влекомый желанием и охотой к перемене мест, отправился через дельту Жиронды к берегам Атлантики.
Книга вторая
МОНСЕГЮР
(1529–1546)
Роза и Крест
Прошедшим летом во Франции был издан королевский декрет, запрещавший бесчинства бичующихся. Более того, Париж наконец озаботился, чтобы борьба с чумой велась широким фронтом. Однако, несмотря на все меры, люди в Бордо продолжали умирать до поздней осени 1528 года, и лишь затем эпидемия пошла на убыль. Из других городов также поступали известия об ослаблении чумы. Зимой эпидемия вообще прекратилась. С чистой совестью Мишель уже мог уехать на Рождество, однако набрался терпения и прожил в Бордо еще несколько месяцев. Меньше всего его соблазнял заработок. Он хотел в кругу врачей и фельдшеров осмыслить теоретические результаты борьбы с чумой.
Медики собирались вместе, уставшие и в то же время возбужденные. С Клодом Жироном Мишель обсуждал общие аспекты болезни и таким образом получал возможность
Занятый такими мыслями, к вечеру он добрался до рыночной площади Турна. Войдя в таверну и потребовав на стол все, что можно было подать из кухни и погреба, Мишель устроил небольшое пиршество, затем бросил на стол кучу монет и крикнул трактирщику:
— Наполни моим друзьям кувшины и сам отведай с нами добрую чарку вина! Последним сукиным сыном будет тот, кто скаредничает, имея при себе золото! Други, за мое путешествие! За то, чтобы доброй была моя дорога! Знайте, я родом с Роны. И теперь, после долгих лет странствий, возвращаюсь на родину богачом!
Мужчины, находившиеся за длинным столом, подсели ближе, с любопытством начав приглядываться к нему. Трактирщик поспешил подать кувшины с вином. Вскоре пирушка была уже в полном разгаре. Новоявленные друзья с грубоватым добродушием хлопали Мишеля по плечу, а он принимал это как должное. Он опьянел не только от вина, но от возродившейся в душе жизнерадостности. Крестьяне, сборщики винограда, а равно и все прочие как будто испытывали аналогичные чувства. Без тоста не было выпито ни одной кружки. Все выше вздымались волны пиршества, все громче становилось веселье. Мишель, бахвалясь перед собутыльниками, притянул к себе на колени служанку, и под общее одобрение участников пирушки его рука шустро скользнула за корсаж девушки. А ночью он наслаждался девушкой наверху, и кровать под ними отчаянно скрипела. Потому как, несмотря ни на что, жизнь била в них ключом.
Наутро, после пробуждения, Нострадамус жаждал похмелиться и принял лошадиную дозу вина, чтобы взбодриться и иметь силы скакать дальше. С головой, в которую, казалось, сами черти вбивали жареные гвозди, он поскакал к верховью Гаронны. Приблизительно на полпути между Турном и Лангоном, когда уже начало смеркаться, лошадь вдруг шарахнулась в сторону. Одновременно из подлеска выскочили мастера по чужим кошелькам. Одно или два лица показались Мишелю знакомыми. Вчера в таверне эти двое кутили за его счет, но вскоре исчезли. Должно быть, они скакали всю ночь, чтобы уведомить своих сообщников и здесь, в зарослях камыша, устроить засаду. Мгновенная догадка ударила в и без того уже раскалывавшуюся голову Мишеля, а уже в следующее мгновение он получил удар дубиной по бедру.
— Подонки! — взревел он, выхватил шпагу и яростно начал защищаться. Ему удалось достать клинком одного из грабителей, но трое других молодцов ухватили его за ноги, а коня за гриву. Мишель рухнул на землю, потерял шпагу, больно ударился головой о гальку, покрытую глиной, и, задыхаясь от гнева, почувствовал на губах вкус собственной крови. Тут же на него обрушился град ударов. Обессилевший, он попытался хоть как-то прикрывать от ударов голову. Кто-то ударил его сапогом в висок. Застлала глаза чернота, и погасла последняя искра сознания.