Нострадамус

Зевако Мишель

Громы и молнии обрушились на стену из стали. Длинная и широкая шпага крутилась, как мельничное колесо. Все смешалось на улице Тиссерандери. Выпады и отступления, приливы и отливы, и внезапно — пролом в стене! Руаяль де Боревер прорвался сквозь строй закованных в доспехи головорезов, оказался перед королем и прикрыл его своей шпагой.

Лагард упал, получив мощный удар по голове эфесом тяжелой шпаги. Теряя сознание, он хотел крикнуть: «Вперед!» — но не сумел, из глотки его не вырвался ни один звук.

— Руаяль! Руаяль де Боревер! —

кричали четыре разбойника, размахивая шпагами, как сумасшедшие.

— Эй, заткнитесь, пьяницы! — прорычал Руаяль, сам ни на секунду не переставая колоть и рубить.

— Черт возьми! Вот это удар так удар! — в который раз восхитился король.

Растерянные, окровавленные, обезумевшие от того, что на них нападают одновременно со всех сторон, и от своего полного бессилия отразить сыплющиеся отовсюду удары, так и не получившие приказа что-либо предпринять против короля, а потому свободные от всяких обязательств, двенадцать головорезов разгромленного Железного эскадрона одинаковыми движениями, словно по общему согласию, сунули шпаги в ножны.

— Ну и прекрасно! — проворчал один из них. — Значит, уходим…

Они подняли с земли двух или трех раненых. Четверо подошли к лежащему без чувств Лагарду и его тоже, подняв на руках, унесли с поля боя. Ни Руаяль, ни король пальцем не пошевелили, чтобы воспротивиться этому. И минутой позже Железный эскадрон исчез за поворотом улицы.

— А теперь — нашу долю! — сделав шаг вперед, вежливо попросил Тринкмаль.

— Нашу долю? — возмутился Корподьябль. — Какого черта! Здесь все наше!

— Заткнитесь же, сучьи дети! — заорал Руаяль.

— Сент-Андре, — спокойно сказал Генрих, вкладывая шпагу в ножны, — отдай свой кошелек этим славным парням, и пусть они отправляются к чертовой матери!

«Славные парни», задрожав от радости, сняли шляпы, галантно взмахнули ими, сделали выпад правой ногой и поклонились чуть ли не до земли. Но Сент-Андре не пошевелился, да он и не слышал приказа. Получив сквозную рану в плечо, он валялся без сознания на земле прямо под веревочной лестницей.

— Гляди-ка! — удивился Генрих. — Да он мертв… Хотя, ей-богу, рано или поздно это должно было с ним случиться. Сударь, — обратился он к Руаялю де Бореверу, — я очень обязан вам. Без вас, вполне может быть, я лежал бы сейчас рядом со своим спутником. Скажите, пожалуйста, кто вы такой?

— Меня зовут Руаяль де Боревер, — холодно ответил молодой человек.

Генрих нахмурил брови.

— Молодой человек, — сказал он, — мне уже говорили о вас. Услуга, которую вы мне оказали, еще слишком свежа в моей памяти, чтобы я мог передать вам, что именно говорили. Но все, что я могу для вас сделать, это — отсрочить на неделю исполнение приказа, отданного в отношении вас. Следовательно, вам нужно использовать эту неделю, чтобы отправиться куда-нибудь подальше от Франции и постараться применить там свои способности…

— Сударь, — отозвался Боревер, — вы попросили

меня назвать свое имя, и я сделал это. А теперь, пожалуйста, скажите ваше.

Король мрачно улыбнулся. И произнес ледяным тоном, сопровождая свои слова жестом, подобным удару топора:

— Послушай, милейший, убирайся-ка сию минуту, если не хочешь, чтобы я отнял у тебя ту милость, коей только что пожаловал!

— Господи боже мой! Пощупаем-ка его немножко, этого нахала!

— Точно, пощупаем! Мне нужны деньги для завтрашней мессы!

— Давай деньги, черт тебя побери! — прорычал Буракан.

— Danaro, madona ladra!.

Четыре разбойника сделали два шага к королю. Но сразу же были отброшены назад на четыре шага ударами мощных кулаков.

— Ах, проклятые псы! Ах, чертовы язычники! Вон отсюда, выродки! Вы мешаете мне поговорить с этим господином и преподать ему урок вежливости. Ну-ка, несчастные, по кому веревка плачет! Марш! Вот вам экю! Вот вам су! Вот вам денье!

«Экю», «су» и «денье» градом сыпались на головы, спины и плечи четырех разбойников в виде ударов и сыпались с такой потрясающей скоростью, что те отступали и отступали в молчаливом восхищении.

— А ну, пьяницы, собаки паршивые, бесстыжие грабители, убирайтесь и держитесь подальше отсюда, пока я сам вас не позову! А теперь, мсье, — прибавил он, оборачиваясь к Генриху II, — ваше имя, мы ведь остались одни…

Генрих скрипнул зубами. Он огляделся, пытаясь сдержать гнев. Они действительно остались одни. Бешенство душило короля, но страсть, одолевавшая его, оказалась сильнее бешенства.

— Молодой человек, — сказал он холодно, — в последний раз говорю вам: уходите. У меня дела в этом доме.

— Ради которых вы хотели подняться по веревочной лестнице?

— Да, — процедил Генрих сквозь зубы. — Как видишь. Речь идет о любовном свидании.

— Вы лжете! — заявил Руаяль де Боревер, ставший бледным, как смерть.

— Проклятие! — вне себя проревел король. — Да ты знаешь, с кем говоришь, болван?!

— Битый час прошу вас назвать свое имя, мсье! Но кем бы вы ни были, вы лжете. Эта лестница ведет в резиденцию великого прево. А мадемуазель Флориза де Роншероль никому не назначает любовных свиданий. Потому я и говорю вам: вы лжете!

— Ничтожество! На колени, несчастный, и проси прощения! Раз уж тебе так хочется знать, сейчас скажу. Так вот: я — король!

Боревер скрестил руки на груди и отозвался совершенно спокойно:

— Значит, король? Что ж, король Франции, вы солгали. Король Франции, — продолжал он голосом, в котором звучали угрожающие нотки, — я, Руаяль де Боревер, запрещаю вам оскорблять девушку, которая живет в этом доме! Король Франции, сию минуту убирайтесь отсюда, и предупреждаю: отныне все, что я могу сделать для вас, — это отпустить с миром вместо того, чтобы заткнуть обратно вам в глотку те оскорбления, которые только что сорвались с вашего поганого языка.