Ноука от Горького Лука
Шрифт:
— Итальянец? В Луганске? — преувеличенно вежливо удивился жыд, разглядывая глянцевую карточку, изрисованную крючками горных букв. — Черненький и в «Армани»? Не Амбарцумян его фамилия, случайно?
— Так вы его знаете, пане жыду? — с надеждой вскинулась Прасковья. — Ой, а телефон тоже знаете? Он мне когда-то давал, да я потеряла, помню что с ноль-шестьдесят-семь начинается… это какая страна? Италия же, да?
Жыд скорбно, шо той библейский Иеремия, вздохнул и аккуратно погладил Прасковью по коротко стриженой голове.
— Италия-шмиталия… наплювай та забудь,
***
— А-а-а!.. — внезапно и страшно заорал бендера, прыгая на одной ноге и размахивая руками. Весь личный состав кафедры, привыкший в условиях военной жизни к любым неожиданностям, молниеносно раскатился по комнате вокруг бендеры, стараясь не перекрывать друг другу директрисы огня.
Старый лесовик таки умудрился перевернуть ведро, пытаясь достать маля и вытряхнуть его из пластикового схрона. Теперь божие дитя висело у него на ноге, вцепившись зубами в камуфляж и медленно двигая жвалами как питбуль — видимо, пытаясь добраться до крупной артерии или берцовой кости.
Воцарилась суматоха, в ходе которой Аксинья сверзилась со стремянки, Прасковья начала отдирать чадо от вояка за задние лапы, доводя сходство с питбулем до абсолюта, а Балалайнен пытался разжать челюсти маленького чудовища. Наконец, с помощью пуукко, ему удалось осторожно освободить ногу бендеры из стального капкана молочных зубов. Жуткое чадо тут же отпрыгнуло и вскарабкалось на руки жыду, откуда начало тихо и утробно гарчать, злобно отплевываясь, а бандера отполз к стенке, держась за ногу.
— Выбачте, Остап Тарасович, — чуть не плача, просила Прасковья, суетясь вокруг поверженного лыцаря полонын. — Маленькое еще, дурное, воспитания без отца никакого…
Я осмотрел ногу бендеры. Плотная ткань камуфляжа была изжевана и обслюнявлена, но выдержала напор клыков. Нога лечения, кроме симптоматического, не требовала.
— Та не переймайтесь так, пани Прасковія, — отвечал бендера, потирая укушенное место. — То я сам винуватий. Камуфло трохвейне — під Мар'їнкою «цифру» з якогось кацапа зняв. Воно ще від москаля не пробзділося, а дитя ж маленьке, не палить, відразу чуже почуяло, то й вчепилося… ох, добрий козак з нас буде!
— Не будет з нас, — сказал жыд, тетешкая дитя божие. Дитя еле слышно урчало. — Никакого козака. Перестаньте уже говорить глупостей, Остап Тарасович. Где вы здесь козака разглядели? Вам шо, повылазило?
— Чуєш ти, Чудєчкіс, — угрюмо ответил бендера, явно ревнуя к детскому вниманию. — Це з тебе ніякого козака не буде, бо в тебе хоч аж два чуба, але над вухами. А ну хутко віддай дитину мамці, кому кажу! Парасю, доню, ти пильнуй, шоби біля того жида ніякого ножа не лежало, бо враз з малого жида зробить. Бач, як воно на дитину дивится, мало не облизується…
— Не надо меня пугать Бабелем — снисходительно сказал жыд. — Нашли кого пугать Бабелем. Козачка, допускаю, будет. А вот козак никак, при всем моем к вам уважении, Остап Тарасович. И перестаньте уже прятать от меня ножи. Обрезаю не я, а моэль это — раз, А два — вы и сами должны понимать…
Бендера опешил и придвинулся ближе, чтобы разглядеть в чаде признаки
***
— Имя, отчество… хм, ладно, давай без отчества. Просто имя и регистрационный номер.
— Да откуда же! — опять завыла Прасковья. — Ни имени нет, ни номера. Я ее зову, она так приходит, на голос, без имени. Я же потому и прошу на кафедре зарегистрировать. А то как бы человек есть — а по документам не существует! Даже в детсадик имени Шухевича не возьмут без справки.
«Давайтте назовем «четтыреста четтыре» предложил Балалайнен, и все недоуменно посмотрели на него. "Ну, это сразу и имя, и номер, и есть, и не найдено!» — продемонстрировал искрометный финский юмор капитан нашего батискабля, за что тут же получил подзатыльник от Аксиньи. «Ладно, тогда Брунгильда! Мита?.. Прекрасное же имя!» Весь коллектив смотрел на каптеени, как стадион в Лужниках на вратаря Филимонова. Каптеени не выдержал внимания, смутился, помянул перкеле и полез на стремянку — приколачивать на стену своего Одина.
— Вот что, — сказал я, — Раз уж это подарок кафедре на годовщину, то пусть и будет Дарья.
— Дарина! — сказала Аксинья, любившее все красивое.
— Тоді вже Одарка, — занял позицию Фарион упрямый бендера, все еще ревнующий к жыду. — Бо як в Україні живеш, то ти Михайлик, а нихуя не «міша». А як ти «міша», то збирай валізи… Так шо Одарка!
— Айдарка! — хрипло каркнула девочка. В помещении повисла тишина.
— Ну, а чем не имя? — Я разгладил бланк временной регистрации, вписал в графу имени-отчества «Айдарка Прасковьевна» и задумался над фамилией. А, черт, Италия — так Италия, и написал: «Чиполлино». Нет, ну не Амбарцумян же писать! Приложил к документу перстень-печатку, свернул в трубочку и протянул Прасковье.
— Ну вот, поздравляю.
Все зааплодировали. Аксинья пустила слезу, Балалайнен с гвоздями во рту, полез было со стремянки ее утешать, но, напоровшись на мой взгляд, вскарабкался обратно. Жыд делал ребенку «козу», «сорока кашку варила» и «ехали по кочкам», и даже лабораторный материал в клетках притих, вспоминая свою прошлую жизнь, в которой они когда-то были людьми.
– І шоби блять при дитині ніхто не матюкався, — грозно сказал бендера, — Бо вже дахуя стали собі пазвалять. Воно, поки мале, наслухається усякого такого гімна, а потім не дай Панбог, з неї якась фємєністка виросте. Як почую, шо хтось при малій пиздить шось нєдєтскоє, то візьму машингверу…
— А шо, і машингвера в тебе є? — неожиданно спросила Айдарка с рук жыда.
– Є. — оторопело ответил бендера, глядя на разноглазое чудовище.
— Поштреляти з йо дасиш?
— Дасу.
— Не пиздиш?
— Не пиздю.
— Тачняк?
— Ось тобі хрест! — бендера снял мазепинку и истово, с выносом щепоти за габариты плеч, перекрестился.
Айдарка завозилась на руках у жыда, запручалась, вызволяясь из заботливых объятий, и полезла на руки к остолбеневшему Остапу Тарасовичу.