Nova vita
Шрифт:
На Амуре
Надо мной ходили тучи хмуро:
Я студентом в юные года
На высоком береге Амура
Охранял, в речном порту, суда.
Баржи, земснаряды и черпалки,
Тралы и морские невода.
Шел я в трюм за рыбой вперевалку.
А под трюмом двигалась вода…
Не дошла до родины горбуша:
На пути ее попался трал.
Иссушая, убивает суша.
Лучше повстречать
Где она гуляла бы на воле,
Рассекая волны. И в пути
Зрели в ней икринки. Но до боли
Радостно на родину идти!
Чрево трюма не окинуть взором,
Там мерцают в бликах темноты
В корчах мук застывшие укором
Тысячи горбуш, ощерив рты…
Жизнь прошла, как в море-океане:
Рвал колючки, тралы, невода,
Рассекая волны, плыл в тумане,
Возвращаясь к родине всегда.
Люди, выворачивая душу,
На моем пути бросали трал…
Вижу я плывущую горбушу
Прямиком, на самый грозный вал.
Шторм бушуя, пенится по зыби,
И взлетая с брызгами легко,
Чутко чует трепетная рыба,
Что остались тралы далеко.
Но на самой высшей точке вала,
Совершив в полете разворот
И в пучину падая устало,
Чувствует, что родина зовет!
……………………………………
Мне знакомы жизненные бури,
Но теперь сквозь солнечный туман:
Вижу себя юным на Амуре,
А Амур уходит в океан…
В новом веке
Вот опять живу в обшарпанной общаге.
Где ровесники, друзья или подруги?
От Нью-Йорка до Госдумы и Гулага –
Каждый пайку получает в своем круге.
Я остался у разбитого корыта,
В ареале моём – только атавизмы:
И луна над старым садом не забыта,
А деревня еще смутно помнит измы.
Говорят здесь о душе, а также – чести,
Поминают часто бога или чёрта,
И не смотрят телевизор, даже «Вести».
Словом, люди здесь совсем иного сорта.
И ни выжечь, и ни вырвать этих фактов,
В новом веке странно видеть человека:
Он не знает меморандумов и пактов.
Для чего ему опека, ипотека?
Ни к чему ему помешанный мессия,
Бюллетени, урны, выборы, кабина…
Что такое «Справедливая Россия»
Раз «Единая Россия» – не едина?
Отчего-то понимают здесь превратно
Жизнь элиты или разных депутатов:
От Госдумы до Гулага и –
Губернаторы – ворьё или из катов…
Если здесь родился и не пригодился,
Значит, ходит в бизнесменах или урках.
Если кто-то долго в умного рядился,
Со всем родом он останется в придурках.
Почему-то сохранилась здесь природа,
Избы, дым печной, ни смога, ни тревоги.
Если кто-то, как-то, вышел из народа,
То обратно не найти ему дороги.
Ни к чему ему убогая деревня,
Где Емеля на простор глаза таращит.
Не растут нигде корнями вверх деревья,
И никто добро в могилу не утащит…
Уложу я снова вещи в чемоданы,
Почему-то подступают к горлу слёзы:
На рассвете мне привиделись туманы,
Свежий снег и кони в искрах от мороза…
Новый Pushking
В интернате, ах, простите, – в Интернете,
Мы в корзине, ах, простите, – в паутине.
Лихо бэтмены лихачат в Литсовете.
Новый Pushking не замечен по причине –
Старый Пушкин не прочитан хорошо…
Лихо бэтмены строчат и заполняют
Разудало паутинный мир томами.
Новый Pushking снова старого читает,
Озабоченный строкою и долгами,
Ощущая лишь беспомощность свою…
С каждой книгой он все меньше понимает,
С каждым долгом все стареет и мудреет.
С каждой подлостью все больше прозревает,
Но однажды вдруг прозреет и созреет:
Мудрость мира – есть безумие его…
Жене
Столько сгибло поэтов на поле, что ликуй, воронье, и пируй!
Испражняйся стихами на воле. А не можешь – у мертвых воруй.
Благо много они написали, не успев напечатать, издать.
Кто-то лучше напишет? Едва ли! Это ж надо сперва прочитать…
Так случиться должно было, верно, я и здесь отступать не привык:
Истощился еврей беспримерно, русский свой забывает язык,
Что-то каркают вороны в Webе, а в журналах сороки трещат.
Я слабею! Пикируют с неба воронята и тьмы сорочат…
Будет холодно, голодно, худо. Отвернутся (подумать!) враги.
Ни в какое не верю я чудо, но взываю тебе – помоги!
Помоги мне собрать свою волю, помоги мне окрепнуть душой.
Я – последний монгол в диком поле, со своей закаленной строкой.
Чуткой мыслью Орда одарила, а затем одарила Москва:
Вместо скучно-незвучного била колокольные дала слова.