Новая алмазная сутра

Раджниш Бхагаван Шри

Всю ночь и весь день мы оставались в наших клетках, а потом нас доставили в комнату суда для решения о выпуске под залог. "Это займет только двадцать минут", - сказали нам, - "просто обычная процедура".

Для того чтобы доставить нас в комнату суда, на нас должны были быть надеты ножные кандалы, на руки надели наручники, которые соединялись с цепью на поясе.

Двое человек вошли в камеру Ошо, и я наблюдала их через решетку. Они были очень грубы с ним, и один из них ударил Ошо ногой и толкнул его лицом к стене.

Он

толчком раздвинул ноги Ошо и потом повернул лицом к себе. Видеть такую жестокость по отношению к только что родившемуся ребенку - что могло быть более отталкивающим. Ошо не оказывал ни малейшего сопротивления. Сорвать цветок - это насилие, когда это касается Ошо. Его хрупкость и мягкость вызывают благоговение.

Я видела человека, который сделал это. Я и сейчас могу видеть его лицо. Я была в таком гневе и такая бессильная сделать что-либо, что когда я видела этого человека, я смотрела на его голову и хотела, чтобы она взорвалась.

Вопрос залога был ложью с самого начала. Я заметила, что судья, выглядевшая по-домашнему женщина, которую звали Барбара де Лейни, ни разу не взглянула на Ошо во время всей процедуры суда. Однажды во время "судебного разбирательства" наш адвокат Бил Дейл сказал: "Хорошо, ваша честь, вы, по-видимому, заранее уже все решили. Мы можем идти домой".

Ошо был обвинен в незаконном полете. Было сказано, что он знал о своем ордере на арест за нарушение эмиграционных законов и старался избежать его. Мы были обвинены в помощи и в пособничестве незаконному полету и сокрытии человека от ареста.

Нам просто становилось плохо, когда мы представляли, что произойдет, если Ошо придется провести еще одну ночь в тюрьме - он может серьезно заболеть. В течение многих лет его диета специально контролировалась в связи с диабетом, и он принимал медикаменты в фиксированное время. Весь его распорядок был очень строго рассчитан и никогда не нарушался. Если он не ел правильную пищу в определенное время, он мог заболеть. У него была астма и аллергия на любые запахи. В течение многих лет за этим наблюдали, и даже запах новых занавесок или чьих-нибудь духов мог вызвать приступ астмы. Его по-прежнему беспокоила спина - выпадение ушибленного позвоночного диска, и это так никогда и не вылечилось. Мы попросили, чтобы Ошо перевели в госпиталь.

"Ваша честь", - начал Ошо.
– "Я задаю вам простой вопрос..."

Судья его прервала и высокомерно сказала, чтобы он говорил через защитника.

Ошо продолжал: "Ваша честь, я чувствовал себя очень плохо на этих стальных скамейках, и я постоянно спрашивал этих людей - но не было даже подушки".

"Я не думаю, что у них есть подушка", - сказала судья де Лейни.

"Спать на стальных скамейках, я не могу спать на скамейках", - продолжал Ошо.
– "Я не могу есть то, что они дают".

Мы просили, чтобы Ошо, по крайней мере, оставили его одежду, потому что у него могла

быть аллергия на ткани из тюрьмы.

"Нет, по соображениям безопасности", - сказала судья.

Слушание должно было продолжиться на следующий день, и нас должны были перевести в Мекленбургскую Окружную тюрьму. Теперь, по крайней мере, мы вышли из военной тюрьмы.

В последние несколько дней жизни Ошо он сказал своему доктору: "Это началось в военной тюрьме".

Нас перевезли в Мекленбургскую Окружную тюрьму, и снова наши руки и ноги были в цепях. Цепи на моих ногах очень сильно врезались в щиколотки, и было трудно идти.

Ошо никогда не терял свою мягкую манеру движения, даже когда на ногах у него были цепи, а когда Ошо первый раз увидел, что меня и Вивек сковали вместе, он засмеялся!

Когда заключенный прибывает или покидает тюрьму, он ждет в камере без окон, примерно восемь футов длиной, в которой есть место только для одиночной стальной койки, и пространство между его коленями и стеной примерно шесть дюймов. Вивек и я сидели рядом на стальной койке, задыхаясь от запаха мочи. Стены были измазаны кровью и калом, а тяжелая дверь была покрыта выбоинами, очевидно от прошлых обитателей, которые сошли с ума и, жалея себя, бросались на нее.

Мы посмотрели друг на друга широко раскрыв глаза, когда услышали разговор двух мужчин по другую сторону двери, которые обсуждали нас, по-южному протяжно выговаривая слова. Они говорили о четырех женщинах, которые были вместе с Раджнишем и о том, что они хотели бы сделать с ними. Они обсуждали, как они выглядят, говорили "у одной сейчас месячные", (откуда они это знали?) Мы ждали два часа, со страхом готовясь к изнасилованию и оскорблениям, не зная, будет ли это нашим постоянным местом или нет.

Но больше всего лишало сил сознание, что с Ошо обращаются так же, как с нами, и мы не можем увидеть его.

Во время заключения в тюрьме самая ужасная вещь было знать, что с Ошо обращаются не лучше, чем с кем-нибудь другим, а если с ним обращаются так!..

Нашу одежду отобрали, также как и одежду Ошо, и нам дали тюремную одежду. Она была старая и, очевидно, много раз стиранная, но подмышки были жесткими от старого пота, и когда одежда согрелась теплом моего тела, я должна была терпеть вонь многих людей, которые носили одежду до меня.

Это было так неприятно, что когда мне предложили через три дня смену одежды, я отказалась, потому что, по крайней мере, я не подцепила вшей или чесотку, а следующий раз кто знает?..

Я слышала от Сестры Картер, которая помогала заботиться об Ошо, что когда Ошо принесли его одежду, он просто сказал шутливым голосом: "Но она не по размеру!"

Постельное белье было гораздо хуже, чем одежда, так что я спала не раздеваясь.

Простыни были порванные, желто-серого цвета; одеяло было полно дыр и было шерстяным.