Новая хозяйка Гринвуд-Холла
Шрифт:
Мне не хотелось ещё больше тревожить добрую женщину, потому я с благодарностью приняла сдобу и сразу же откусила кусочек от румяного бока.
– М-м, как вкусно, – ничуть не покривила душой. Булочка действительно оказалась свежайшей с ароматной мякотью и хрустящей корочкой.
– Кушайте-кушайте, – улыбнулась моей похвале Рена и указала на свою корзину, – а мне пора дальше идти – косари обед ждут.
– Спасибо, – я в несколько укусов доела сдобу, глядя вслед заботливой мельничихе, а затем поднялась на ноги, отряхнула подол платья
Бревенчатые дома, крытые камышом, стояли по обе стороны, окружённые невысокими заборчиками, а то и вовсе без оных. Всё выглядело чисто и аккуратно, во многих местах цвели яблони и вишни, обещая щедрый урожай.
Там и здесь бродили беспризорные куры, с серьёзным видом роясь в земле. Неподалёку гоготали гуси, и я немного напряглась – от этих безобразников мне как-то пришлось улепётывать, сверкая пятками. А вот коров и овец нигде не было видно, их ещё на рассвете увёл за собой пастух.
Несмотря на излишнюю зачастую строгость, люди у миссис Прайс не бедствовали. Да и во всей нашей округе я не встречала отчаявшейся нищеты. Люди много работали, чтобы у их семей был свежий хлеб и горшочек топлёного масла к ужину.
Не хватало криков ребятни на улице, но то и понятно – страда, нужно помогать старшим. Сейчас не до игр. Вот скосят траву, заготовят на зиму сено скотине, потом соберут урожай, переберут овощи и фрукты, уложат для долгого зимнего хранения, вот тогда окрестности огласятся радостными детскими голосами, которым не страшен ни зной, ни самый лютый мороз.
Дом кузнеца стоял на окраине деревни, поближе к кузнице, вынесенной за околицу. Оно и понятно, где огонь, там может случиться всякое. То уголёк выскочит, то случайная искра вылетит, а там недалеко и до пожара. Поэтому бани и кузни всегда стояли наособицу.
От греха подальше.
Над кузницей вился лёгкий прозрачный дымок, значит, Бернет на своём месте. И нам с Тиной никто не помешает поговорить по душам.
Из дома слышался надрывный детский плач, и я невольно ускорила шаги. Открыла калитку, улыбнулась завилявшему хвостом старому псу, так и не поднявшемуся со своего места. Он только посмотрел на меня, убедился каким-то своим способом, что я не причиню вреда, и перевернулся на другой бок, подставляя его солнцу.
– Грейся-грейся, – махнула я рукой, поднимаясь по деревянному крыльцу в две ступеньки и отворяя дверь. Крик младенца стал громче, но в просторной комнате с большой белёной печью никого не было видно.
Слева под окнами с распахнутыми по случаю хорошей погоды ставнями стоял большой стол с двумя узкими лавками вдоль длинных сторон. На столешнице уже были расставлены глиняные миски и деревянные ложки. Крупными ломтями нарезан каравай, прикрытый до поры чистым полотенцем.
Всё ясно, здесь ждут работников к обеду.
В углу висели образа с изображением Муара и Жеаны, я слегка поклонилась, наткнувшись на них взглядом. На полу стояла высокая кованая подставка для двух
Вдоль стен стояли широкие лавки, на которых спали старшие дети, и два плоских сундука – постели для малышей.
Плач не замолкал.
Я сделала пару шагов по слегка вибрирующим под моими ногами доскам и негромко позвала:
– Тина? Тина, ты здесь?
Дойдя до середины комнаты, заметила то, что скрывала до поры до времени стоявшая справа и занимавшая почти четверть помещения печь: дверной проём, закрытый небелёным полотном.
– Тина? – я отодвинула занавеску и увидела ещё одну комнатку, поменьше.
Здесь, сразу за печным боком, стояла единственная во всём доме кровать – супружеское ложе. А по центру комнаты к потолку крепилась люлька. Над ней склонилась женщина, раскачивая и что-то тихонько приговаривая, убеждая.
– Тина? – позвала я громче, перекрикивая детский плач, и наконец была услышана.
Подруга вздрогнула и обернулась.
– Эби… – на её глаза навернулись слёзы. – Эби, я не знаю, что с ним делать…
Я подошла ближе и увидела лежавшего в люльке младенца. Его лицо было красным от натуги и слёз. Ребёнок безостановочно орал, раскрывая розовый ротик с четырьмя маленькими зубками.
Мне даже не нужно было спрашивать, что случилось. Запах говорил сам за себя.
– Нужно поменять пелёнки, – посоветовала я тоже готовой расплакаться Тине.
– Думаешь, я не меняла? Уже дважды за последние полчаса, но он снова их пачкает и опять орёт, – в её голосе звучало отчаяние.
– Наверное, что-то не то съел, – сделала я вывод, но, видя измученное лицо подруги, решила взять на себя управление ситуацией. Строгим, не терпящим возражений тоном велела: – Смени пелёнки, а я заварю травы. Всё будет хорошо. Только не паникуй.
Аромат трав я почуяла сразу у входа, за печью. И действительно, здесь висели пучки, собранные ещё прошлым летом. К счастью, в семье кузнеца собирали с запасом, а то пришлось бы сейчас бегать по полям, искать нужное.
Большинство из этих растений я хорошо знала. В том, что касается трав, мне не было равных в нашей округе. Несколько листков сорвала с одного веника, у второго отломила кончик, третий забрала целиком – там почти ничего не осталось. Видно, часто использовали по назначению.
Взяла глиняную миску, покрошила в неё травы, залила горячей водой из нашедшегося в печи чугунка. Выждала несколько минут, пока растения отдадут воде свои целебные свойства, вдохнула особый, чуть горчащий на краешке языка аромат и понесла в комнатку, в которой всё это время не прекращался плач.
Ребёнок уже был переодет в чистое. Тина держала его на руках, пытаясь укачать. Я поставила миску на комод, взяла один из чистых отрезов, приготовленных на пелёнки, смочила краешек в миске с отваром, а потом отжала несколько капель прямо в раскрытый ротик младенца.