Новая методика обольщения
Шрифт:
Подумав о том, что на свете есть много предметов, которые приятно тискать, Курт приземлился на диван и принялся листать валявшийся здесь же очередной журнал: они усыпали весь дом, как осенние листья. Несколько минут он проглядывал статью о внезапном разводе двух кинозвезд.
— Хм, подумай: Тони Дорсетт разводится с Милли Уинслоу. Бедняжки очень страдают, потому что никак не могут поделить по-хорошему сто девяносто миллионов.
— Хотела бы я поделить с кем-нибудь по-хорошему такую сумму, — оживленно заметила Сандра. — Я согласна даже на десять процентов. Даже на пять.
— А на один?
Она рассмеялась и откинула грелку в сторону.
— И на один… Лора уже спит?
— Мертвым сном. Заснула даже быстрее, чем обычно. А вот я, Сандра, не могу ложиться так рано. Я сова.
— Да что ты? И я сова. Могу бодрствовать до трех
— И я могу! Значит, сейчас, пока другие нежатся в объятиях Морфея, нам самое время поболтать в ночной тиши?
— Самое время.
Курт отложил журнал и закинул ногу на ногу.
— Еще насчет этой статьи… Знаешь, мне кажется, раньше люди были дисциплинированнее, — они умели сдерживать порывы, просчитывать ситуацию на несколько ходов вперед, потому и браки сохраняли на всю жизнь. А вот пышногрудая Милли, уходит от Тони к личному визажисту. На что она надеется? Что счастливо проживет с визажистом до конца своих дней? Нет. Просто ей захотелось с ним развлечься — без риска оказаться в эпицентре скандала, поэтому она немедленно бросает мужа, дабы броситься в объятия любовника. Причем и ей, и всем нам очевидно: это ненадолго. Пройдет немного времени, и она опять начнет искать человека своего звездного круга — актера, режиссера. И что бы ей стоило пару раз тихо переспать с визажистом, успокоиться и продолжать жить с мужем? Раньше именно так и поступили бы. А теперь: мгновенный развод, дележ имущества — и вперед, к любовнику. А черед несколько месяцев она от него с воплями сбежит.
Курт произносил сей нравоучительный монолог, все более и более распаляясь, словно убеждая самого себя в справедливости своего же основного тезиса о необходимости сдерживать порывы. Сандру это отчего-то задело: ее неземные глаза полыхнули, как зарницы в ночи, а когда она заговорила, в голосе впервые прозвучали заносчивые и презрительные нотки:
— Дисциплинированность свойственна заурядным личностям! Их легко заставить маршировать! А люди неординарные всегда идут против потока. Я сейчас говорю не о сексуальной распущенности, не пойми меня превратно. И я вовсе не оправдываю эту дуру Милли. Просто мне не нравится твой постулат о тихом потаенном утолении любовного влечения. Какой-то он мелкий, филистерский. По-твоему, это и есть самодисциплина: шкодить исподтишка, оставаясь в глазах окружающих порядочным человеком? Прости, Курт, но я опять, сошлюсь на великих. Их не смущали душевные порывы, они безумствовали открыто. Моцарт, например, похитил свою возлюбленную, чтобы с ней обвенчаться. А один из его современников сказал: «Он был полон огня; если бы не столь благодетельное воспитание, он мог бы стать самым гнусным негодяем». А Бетховен? Вся его музыка — бурная страсть и патетика. Это только в наши дни в нем видят лишь конструктивный гений, а современных ему музыкантов покоряла необузданная мощь. И он вел себя как хотел. Его отвратительные манеры и несдержанный характер, между прочим, служили немалым препятствием карьере, только он плевал на все условности!
Курт развел руками:
— Я раздавлен. Достаточно послушать тебя несколько минут, чтобы ощутить полное свое ничтожество. А про Бетховена я знаю только одну фразу… как там… «Судьба стучится в дверь». Про что это сказано?
— Про первые ноты Пятой симфонии. Да-а, про них еще многое говорят, например: это трубы возвещают начало Страшного суда. Но мне больше нравятся слова Леона Бернстайна — того самого, который написал «Вестсайдскую историю». «Эти четыре ноты — лишь трамплин, с которого совершается прыжок в симфоническое развитие». Бернстайн вообще иногда ронял потрясающие фразы. Он сказал, что мелодия — горизонтальная идея музыки, текущей во времени. Правда, здорово?
— Очень здорово. Теперь я вижу: Лора была права, когда рассказывала мне про тебя. Не обижайся, но ты действительно выключена из реальности. Твой мир — это мир ушедших и здравствующих творцов от музыки, их слов, их образа жизни… Но тебе, вероятно, отрадно находиться в их обществе?
Сандра поднялась и придвинула стул к столу. Блеск воодушевления в ее глазах моментально пропал, словно угас робкий язычок пламени на задутой свечке.
— Более чем отрадно. Радостно. В конце концов, выбора у меня нет. А Лора, не говорила тебе, что я чокнутая? Нет, не возражай, так оно и есть. Только — вот беда — ненормальность прощается исключительно гениям. Им она даже рекомендована. А я, как и ты, не гениальна. Просто немножко не от мира сего. А за последние годы
Курт тоже встал, мысленно проклиная свои абсолютно излишние последние комментарии.
— Я нисколько не мучаюсь! Мне очень нравится тебя слушать, все это безумно интересно. Извини, если обидел. Просто мой дурацкий саркастический стиль общения, не всегда уместен…
Сандра подняла с дивана грелку и покрутила ее худыми подвижными пальцами.
— Уже остыла… Не надо извиняться. Ну что, расходимся по своим комнатам?
— Завтра мы еще поговорим?
— А куда же мы денемся?
Лежа в постели рядом с тихонько посапывающей, свернувшейся в клубок Лорой, Курт думал о ее сестре — странной, завораживающей, похожей на весталку. Он думал о ее глазах, о приглушенных и от того еще более волнующих красках ее лица, о зачаровывающем звучании тихого, но объемного голоса. Потом он подумал о ее нежных потрескавшихся губах, с трудом перевел дыхание и помотал головой. Он не должен позволять себе проваливаться в это сумасбродство. Она, в самом деле, ненормальная, а он фактически помолвлен. Ничего. Через два дня он уедет и быстро все забудет.
Утром Курт проснулся в совершенно ином настроении. Он ощущал жар возбуждения и не желал себя обуздывать. Сандра никакая не чокнутая, она просто одинокая женщина, которую сводит с ума ее одиночество. И коль скоро у него есть еще два дня, почему бы не посвятить их общению с ней? Он хочет постоянно видеть ее, говорить с ней. А чего он не хочет, так это пытаться совладать со своими желаниями. Потом все как-нибудь утрясется — всегда все утрясается, — но сейчас в высшей степени глупо добровольно отказываться от удовольствия смотреть в ее глаза. И относиться к этому надо проще — не стоит создавать проблему на пустом месте. Потянувшись до хруста в суставах, он повернул голову к Лоре, выходящей из ванной.
— Привет, ранняя пташка! Как ты себя чувствуешь?
— Получше. Хоть насморк немного утих. Температура сейчас нормальная, но это ничего не значит: вечером я опять буду умирать.
— А может, и нет: должна же ты когда-то пойти на поправку. Ты где будешь завтракать — здесь или внизу?
— Я спущусь.
Сандра на кухне при помощи выложенных на сковородку формочек в виде звездочек, сердечек и кружочков жарила крохотные оригинальные, яичницы, а затем перекладывала их на поджаренные кусочки хлеба. При виде Лоры она удивленно вскинула брови.
— Решила встать? Не слишком рано? Я слышала, как ты ночью кашляла.
— Ничего страшного. Я подумала, будет лучше, если я посижу с вами.
Обменявшись этими безобидными фразами, сестры пронзили друг друга красноречивыми взглядами, и Курту стало чуть неуютно. Жуя бутерброд с глазуньей-звездочкой, он, чтобы (не приведи бог!) не спровоцировать несвоевременный и нежелательный конфликт, старался помалкивать. Зато Сандра довольно сухо поведала, что к полудню убежит в школу на пасхальный концерт, в котором примет участие хор старшеклассников — под ее руководством, а трое обученных ею же детишек сыграют на рояле. Разумеется, она с удовольствием взяла бы Курта и Лору с собой, но Лора еще плоха, а Курта вряд ли интересуют школьные концерты — скорее всего, он предпочтет остаться дома. Курт заохал, сожалея о том, как злополучно складываются обстоятельства, но в глубине души вознес благодарность небесам: будь Лора здорова, он так просто, не отвертелся бы.
В отсутствие Сандры Курт почти сумел абстрагироваться от мыслей о ней — они с Лорой поиграли в карты и посмотрели телевизор. Чувствуя себя виноватым, Курт старался быть заботливым и предупредительным, но едва лишь Сандра вернулась, ощущение вины мгновенно испарилось и сменилось горячечным азартом. Он, как последний идиот, не сумел сдержаться — бросил карты на стол, пробормотал, что должен помочь Сандре с обедом, и, не обращая внимания на вытянувшееся лицо Лоры, вышел за дверь.
Скача вниз по ступенькам, он успел нарисовать в воображении несколько волнующих картин, но Сандра встретила его не настолько приветливо, насколько он рассчитывал. Немного растерявшийся Курт залепетал, что неприлично ему и дальше жить как в гостинице: раз уж Лора болеет, он просто обязан оказать Сандре посильную помощь — хотя бы из чувства благодарности. Сандра негромко хмыкнула: