Новая прошивка императора
Шрифт:
[4] Великий князь Сергей Михайлович известен достижениями на ниве организации артиллерии, но также существует мнение, что он подобно Алексею Александровичу изрядно залез в артиллерийскую казну.
[5] Николай II не любил Петра I, в частности это выражалось в том, что царь не держал портрета Петра Великого, хотя другие цари у него в кабинете висели.
[6] Сергей Васильевич Зубатов (26.03.1864–03.03.1917), Евстратий Павлович Медников (…12.1853–02.12.1914) в представлении не нуждаются.
Глава XVII
Наша, гхм, беседа вышла продолжительной…
— Быть может, тебе уже можно не возвращаться? —
— Этой мой служебный долг, ваше величество, — чопорно, но со смешинкой в глазах ответила девушка.
На что мне оставалось лишь кивнуть, ибо менее всего я желал сломать её характер:
— Долг самурая тяжелее горы, а смерть легче пёрышка… Так говорят на востоке, и я склонен согласиться с этим высказыванием. Каждый из нас на своём боевом посту.
— Очень романтично и красиво, я бы хотела там побывать.
— И побываешь! Береги себя и не дай раскрыть… Скоро твоя операция будет завершена по пока неучитываемым господином Зубатовым политическим моментам.
— Ваше величество, если это из а…
— Нет, но мне бы хотелось, чтобы это было «из-за»… — улыбнулся я. — Как сильно я желаю сделать для тебя хоть что-то! Но ситуация изменится по иным государственным причинам…
После продолжительного и, гхм «неожиданно плодотворного общения» с агентом Михеевым я задержался у закрытой тайной кареты и немного поговорил с Зубатовым.
На этого замечательного человека у меня были большие виды!
— Сергей Васильевич, вы уже в курсе реформы МВД и моих желаниях в части рабочего вопроса?
— Так точно, ваше императорское величество! Министр дал мне поручение о подготовке ряда документов.
— Отменно. Рассчитываю на вас, Сергей Васильевич. Мы ещё будем иметь возможность пообщаться, и я с интересом выслушаю предложения. А сейчас мне пора… И последнее — берегите агента и немедленно отправьте записку моему дежурному секретарю по окончании этого дела.
— Слушаюсь, ваше императорское величество! Непременно исполню.
Во второй половине дня состоялась поездка в Московский университет. Несмотря на нервозную обстановку среди начальства свежесозданной СЕИВ СИБ, удалось договориться о минимуме охраны. Ставка делалась на внезапность и относительную, в отсутствии официоза скрытность — я даже оделся ради этого в «гражданку», впервые одев на голову котелок!
Небольшой кавалькадой мы подъехали к каком-то чёрному ходу, поднялись наверх, миновали пустынные по летнему времени коридоры и оказались в просторной аудитории… Где нас встречала группа местных видных учёных и преподавателей. По приглашению Менделеева с учётом моих пожеланий на совещании с наукой присутствовали: химик Зелинский[1], психиатр Сербский[2], ботаник Тимирязев[3], геолог и философ Вернадский[4], физики Умов[5] и Лебедев[6], медики Рейн[7] и Минаков[8].
Говорили долго, я пытался наводящими вопросами выяснить текущее состояние в науках — спрашивал очень осторожно, чтобы не сказануть что-нибудь странное. Но иногда случалось наоборот — «странное» приходилось слышать мне. Впрочем, обусловлено это было обычным недостатком знаний — ведь лекции по истории науки я всегда предпочитал пропускать, а что всё-таки изучил, то основательно забыл!
А физики напомнили! Оказалось, что они здесь вовсю исследуют уже открытую теоретическую формулу, которая связывает энергию и массу, почти ту самую, эйнштейновскую! Только вид её пока был
Услышав рассказ Умова, я крепко задумался — а ведь мы можем очень бодро двинуть физику вперёд. Нужно всего ничего, дозированный вброс знаний про СТО уж в этом-то я силён! — преобразования Лоренца вот-вот появятся, часть его работ вышла, а завершит он всё к концу века. Кроме того, Фогт уже должен был исследовать эффект Доплера, да и Лармор что-то там химичил с инвариантными преобразованиями вокруг уравнений Максвелла[9]…
«Вопрос в том — надо ли это делать?..»
— Хорошо, господа, — наконец подвёл итог затянувшейся дискуссии на вольные темы я. — Весьма польщён нашей беседой и если случится возможность, то обязательно хотел бы продолжить. А сейчас к делу! Я желаю усилить наши научные разработки и планирую учредить специальный императорский фонд для дополнительного финансирования исследований, но с некоторыми особенностями — деньги будут выдаваться под практические работы. Чистая наука по-прежнему остаётся в ведении университетов и академии, а фонд будет выдавать деньги на конкретные изобретения — скажем, это могут быть какой-либо механизм, полезное химическое вещество или технология его получения, лекарство, медицинская методика лечения определённого вида заболеваний, изыскание какого-либо месторождения или селекция полезного растения…
Планируется четыре вида субсидий — «подъёмные», небольшие суммы для производства первых шагов в выбранном направлении, будут выдаваться безвозмездно, при условии защиты проекта на особой комиссии.
«Капитальные» — паевые вложения членов фонда в создание предприятия, которое будет реализовывать изобретение в широкое применение. Планируется, что собственники средств совместно с изобретателем или научным коллективом будут создавать акционерное общество или паевое товарищество для получения практической пользы. И так как я также планирую участие личными средствами в этой затее, то буду в определённых случаях становиться совладельцем. О паях и долях будем договариваться в зависимости от конкретной ситуации, но полагаю справедливым установить пределы доли изобретателей от 25 до 51 процента.
Ещё планируются «поддерживающие» субсидии, которые будем выделять на развитие уже созданных предприятий, а также для тех проектов, кои сложно немедленно обречь в коммерческий формат вводится четвёртый тип субсидий — «особые».
После моей речи снова завязалось обсуждение, в ходе которого, со слов Менделеева, выяснилась интересная подробность — оказывается, у нас никто особо не знает, что в России производить можно и нужно, а что нельзя и бессмысленно. Что в итоге привело к вопросу о необходимости создания специальной комиссии по производительным силам Российской империи[10], и отдельной, в её составе, уральской экспедиции[11]…
И только мы заговорили об интересном, как нас прервали — в аудиторию заглянул бывший со мной Гессе и шёпотом, на ухо доложил:
— Государь, информация о визите постепенно, но неуклонно распространяется по университету. Начинаются излишние ажитации, а у ограды так и вовсе появилась толпа каких-то оборванных богомольцев.
— Что ещё за богомольцы?
— Отправил за полицейскими, чтобы выяснили. Но мне думается, что нам пора или уезжать, или вызывать сюда основные силы Конвоя для оцепления.