Новая русская сказка
Шрифт:
— Заправленная?
— Ну конечно.
— Тогда о чем мы думаем?! Чтоб спрятаться от камер, которые наверняка просматриваются в том числе и кощеевцами, подкоп — это просто идеально! Эх, вы, мужчины…
В конце концов мы перешли границу. В Царстве Польском сразу же отыскался приличный вокзал с поездом до Царства Фрицева (в самом Фрицевом принципиально предпочитали ковролайны). Там мы сели на поезд и… чуть не попали в катастрофу той же ночью, так что пришлось ждать следующего рейса дальнего следования, который почему-то назначили только через неделю. Уж сентябрь
Наступил сентябрь. И, может быть, ничего не изменилось в природе, но только воздух стал немножечко другим, чуть-чуть запах осенью, и на душе стояло по-осеннему легкое, чуть печальное настроение. С этим настроением мы садились в поезд Варшава-Берлин, без грима, совершенно не таясь. Не сочтите нас троих циниками, мы, конечно же, не упустили возможности посмотреть достопримечательности города и даже познакомились с той самой царевной Агнешкой. Она, правда, целиком была на стороне Тридевятого и почти даже Кощея, но нам явно симпатизировала.
Двери захлопнулись, мы расположились в отличном купе.
— Надеюсь, на этот раз никаких приключений не ожидается? — вопросительно посмотрела в купе Прекрасная, прежде чем зайти. — А то умаялась я что-то от них…
Я сел. Мои друзья тут же начали устраиваться поудобнее на своих полках. Василиса полулежа сидела на полке и с непонятной грустью глядела куда-то вдаль. Необыкновенное чувство охватило мою душу. Я не поэт и не знаю точно, но, должно быть, именно это и называется вдохновением! Я попробовал написать что-нибудь. Вышло корявенько:
Гляди ты в поезда окно,
Увидишь то, что оставляем,
Что будет скоро спасено,
За чужедальними полями…
Нет, чушь какая-то! Зато строчки сами собой ложились на лист и становились все "чище" и правильней.
Оставим все, что позади.
Не знаю, что нас ожидает,
Но вера в нас не пропадает,
Что будет счастье впереди!
Я знаю, будет много зла.
Еще прольется много крови.
И пусть судьба сдвигает брови!
Она удачу принесла.
Нелегок этот страшный путь.
Его проходим мы с улыбкой.
Злодеев главная ошибка —
Проблемы в смех не обернуть!
И я писал, писал… не знаю, что вдруг случилось с бесталанным юношей с тройкой в аттестате по литературе, но я — вы не поверите! — писал стихи.
— Эй! Ты что там, стихи пишешь? — беспардонно вторгся в мои творческие потуги царевнин насмешливый голос. — О любви с картинками?
— Отвянь, — слабо посоветовал я, дописывая последнюю строчку. — А то в глаз получишь.
— Ох-ох-ох! Нашелся тут Пушкин. Дату, дату поставить
— Это еще зачем? — не понял я.
— А чтоб биографы лет через сотню не замучились с датировкой сего гениального творения.
— Слушай, а иди ты… в школу! — разразился я "страшным ругательством", чувствуя, что еще чуть-чуть, и покусаю златовласую ехидину. За уши. Больно.
— Уже была, и тебе побывать советую, — последовал ответ.
— Ну чего ты ко мне пристала?! — я поднял глаза и встретился с ней взглядом. Говорить расхотелось.
И тут я уронил ручку. Не спрашивайте — не знаю, почему! Не скажу. Итак Вася полчаса мучила меня с этим вопросом. То есть, на меня высыпался очередной шквал язвительных фразочек типа: "И ты, кажется, говорил, что не смотришь на меня?! Молчи, сама знаю: все вы, мужики, такие!" Под конец я обреченно выдавил:
— Ну что я тебе сделал? Чего ты ко мне привязалась, а?!
Честное слово, я сначала брякнул, а потом только подумал, придурок этакий. Царевна посмотрела на меня взглядом раненного в самое сердце ягненка (причем ни за что ни про что раненного!) и отвернулась. Плечики в сарафане чуть заметно вздрагивали. Каким-то шестым чувством (логикой, наверно — ее существование у меня так же загадочно) я понял: царевна плачет.
— Ну, извини, ну… — я осторожно приобнял ее за плечи, боясь опять сделать что-нибудь не так. — Ну, прости… я не то хотел сказать… ну… знаю, знаю, ну я медведь просто какой-то неуклюжий! Прости… Бога ради…
Она не ответила.
— Извини… я не это, я… не хотел тебя обидеть… что мне сделать, а? Может, чаю тебе сделать, ну? Или вот, на, хочешь конфетку? — я совсем растерялся. — Прости! Ну хочешь, я сто раз перед тобой извинюсь? Прости меня, пожалуйста, Василек…
Василиса подняла свои мокрые от слез ресницы. Тихо вымолвила:
— Ваня, я… просто… — и, обняв меня, словно батюшку родного, разрыдалась еще пуще. Сердце мое сжалось и заныло, и теперь мы рыдали уже вместе…
— Опять эта сладкая парочка… — чуть слышно пробормотал проснувшийся Волк и вслух добавил: — Эй, ревы-коровы! Кто будет кукурузные хлопья?
— Я! — в один голос всхлипнули мы с Васей и, словно дети, перестав плакать, потянулись к лакомству.
Да… даже взрослым людям до Взрослых — еще расти и расти. Хлебать и хлебать киселя.
На очередной границе таможня проверила паспорта и пропустила нас дальше (то есть, мы, конечно, продолжали ехать на поезде). Утро следующего дня "обрадовало" меня затянутым тучами небом и непрестанно моросящим осенним дождиком. Я решил проветриться, пока Василиса и Волк спят. Подошел к спящей царевне, аккуратно, так, чтобы та не проснулась, подоткнул ей одеяло, укрыл ее получше: в вагоне гулял едва ощутимый сквозняк, — полюбовался этой мирной, уютной, забивающей напрочь все мысли о героизме и Кощее картиной и отошел в конец вагона, к "титану"-водонагревателю, где было открытое окно. Высунулся туда — дождь уже прошел. И я минут двадцать стоял, наслаждаясь потоками воздуха, бьющими в лицо. Потом зазвонил мобильный, я поспешно снял трубку: