Новая русская сказка

Квашнина Екатерина Александровна

— Ах ты, лентяй! Ты что это тут развалился? Заняться, чай, нечем? Так я тебе дело живо придумаю.

Волк почему-то к ней присоединился. Того же мнения был и хозяин гостиницы, в которой мы расположились. По-моему, несправедливо! Должен же я после стольких дней непрерывной опасности и отдохнуть хоть чуть-чуть? Чего сразу — "лентяй"? А они, может, просто не знают, как мне порой нелегко приходится?.. Нет, ну обидно, ей-богу!

Да ладно, это я так. Скулю. Лень-то за мною сызмальства наблюдалась, немудрено, что Прекрасная ее во мне почти сразу же увидела. Нет, все, больше не ною. Врать себе приятно, зато правду

говорить — полезно!

Однако, это не оправдывает резкое царевнино настроение относительно меня "в штыки". Как-то столкнулись в дверях. Ну, я зацепился носком сапога за ее каблук и знатно рухнул, растянувшись в коридоре на полу. Василиса же ударилась о косяк и посадила "фонарь" под глаз. Небольшой совсем, честное слово! И ни капли он красы ее не испортил, да только кто это докажет разъяренной женщине?!

— Смотри, куда прешься, слепень недобитый!

— Чего?! Да я… шел просто, а тут ты… предупреждать же надо!

— Предупредить? Предупредить тебя щас по уху?!

— Ай-й! Пусти!

— Не пущу, отрыжка человечества! До тех пор, пока не принесешь извинения! Трижды.

— Слушай, а может, тебе еще и туфельки поцеловать?! — остолбенел я от такой наглости.

— Не откажусь, особенно если ты их еще и протрешь и в ногах поползаешь!

— Че-е?! Царевна, ты что, совсем опупела?! Видимо, рановато мы тебя в Премудрые определили. Верно говорят: красота и ум — вещи несовместимые!

— Ты, по-моему, и сам не шибко умный, однако, тебе по роже слонопотамы потоптались!

— Да никто там не топтался! Я, между прочим, первый парень на селе был!

— Наверное, потому что другие просто вымерли!

Я обиженно фыркнул.

— Зря я с блондинкой связался…

— Я НЕ БЛОНДИНКА! — взревела Вася.

— Ой, ну да! А я что, похож на махрового дальтоника?

— Я РУСАЯ!!!

— С таким ярким и красивым цветом волос это трудно утверждать, — пожал я плечами.

И вдруг Василиса застыла, удивленно глядя на меня. Ой, я что, что-то не так сказал? Что именно?

Точно, не то! Я ей комплимент случайно сделал (дожили — комплимент это уже "не то" считается…). На этом ссора и закончилась.

И вот такие вот соревнования в "остроумии" — каждый час. Ну и как вам это нравится?

Рано-рано утром отправились в путь. Чертов лес был сразу за городом, но туда пришлось ехать на автобусе: ковролайны ходят только после девяти утра, а пешком уже как-то поднадоело. В автобусе оказалось подозрительно пусто, только какая-то бабушка — божий одуванчик жевала губами в конце салона. "Это не улица Ульева?" — поминутно спрашивала она. "Нет, до нее еще далеко", — охотно (уже в который раз) отвечал динамик голосом водителя. Честно говоря, я бы на его месте уже начал раздражаться; но в данном случае вид доброй маленькой старушки умиротворяюще действовал на меня, и я лишь улыбчиво оглядывал окрестности из окна. Волк дремал: мы с Васей разбудили его в пять утра, и он жутко не выспался. Сама же царевна мирно сидела напротив меня, разгадывая кроссворд.

— Слово из шести букв, травка или газированный напиток?.. — рассеянно спросила она.

— Тархун, — улыбнулся я. — А разве ты не знаешь?

Она хитро сощурилась.

— Положим, знаю.

— Тогда зачем спрашиваешь? — я с искренним удивлением посмотрел на нее.

— Я просто хотела тебя развлечь… сидишь, такой хмурый, и

молчишь, словно в воду опущенный.

— Я не хмурый, — пояснил я. — Я умиротворенный.

— Чем? — удивилась она.

— Всем. — Я взял ее за руку, другой рукой обвел город за стеклом. — Видишь, город?..

— Ну?

— Гляди, как тихо. Солнце заливает улицы, почти пустые, роса в траве играет, влажные кроны деревьев шелестят… вот август, и небо по-августовски синее, уже с утра. Птицы поют — из окна слышно. Кошка улицу перебегает. Ну разве же это не прекрасно?..

— А ты поэт… — вдруг улыбнулась Василиса.

— Я вовсе не поэт, — смутился я. — Просто я вырос в деревне, и еще в детстве меня научили видеть красоту во всем, что нас окружает. И даже в пыльном, загазованном городе. Потому что и это тоже жизнь, а она прекрасна во всех своих проявлениях…

Царевна внимательно посмотрела на меня.

— А раньше мне казалось, ты такой дурень…

— Я и есть дурень, — легко пожал плечами я. — Самый настоящий. В зоопарке можно показывать.

— Не надо так говорить, — поморщилась Прекрасная. — Ты… ты вовсе не глупый.

— Глупый, Вася, глупый… — обреченно вздохнул я. — Очень глупый. Меня знаешь, как на селе звали-дразнили?

— Ну?

— Иван-Дурак. Вот — у Василия Васильича Демьянко такой-сякой, ему в кружок надо, все песни популярные знает — под Витаса подделаться может, вот — Степанко такой-сякой, учебу зад… пардон, трудом упорным берет, да он в армии до генерала дослужится… А на меня смотрели одноклассники и хихикали. В глаза Ваней, а за глаза — только Дураком. Никак иначе.

— За что?

— А я почем знаю. Ты у них спроси, кто это придумал. Да только на селе меня исключительно как Дурака и знали. Может, оттого, что за попсой не слежу, может, оттого, что за модой не бегаю, может, оттого, что до девятнадцати лет свое призвание искал — найти не мог, а может, еще отчего…

Василиса смотрела сочувствующе.

— Да, вообще, и царевнам-то несладко приходится, — грустно сказала она. — С пеленок не тому, что нравится, обучают, не за бабочками-кузнечиками бегаешь — за дипломатией да экономикой сидишь. Сестрам-то еще ничего, а мне, "Премудрой", сам бог велел (правда, я лично его повеления не слышала!) За меня как за Прекрасную прочили самого богатого мужа да престол в будущем… нудно это — до тошноты! В школе меня Зубрилой звали. А я и не зубрила ничего, мне все легко давалось… а на самом деле, не хочу я ничего этого — ни престола, ни титулов… хочется просто, чтобы все как у всех… чтоб тихий домик где-нибудь в глуши, добрые соседи, семья надежная… ну, как всем.

Я еще пристальнее стал в нее вглядываться (на днях точно нарисую!) Но она, видимо, это как-то по-своему поняла и добавила:

— Ну и интересненького хочется. Вот как сейчас, чтоб мир спасать…

Тут старушка-одуванчик опять пожевала губами и… заснула.

— У меня оттого и характер вредный, что жизнь собачья…

Мы долго разговаривали; старушка спала и снова жевала губами, в результате чего в конце концов едва не проспала свою остановку; уж она сошла, автобус, наконец, выехал за город, а мы все говорили… об одноклассниках, о физичке Марь Васильне, о русичке Анне Петровне и неразлучных физруках, о спаленном классном журнале… о Васином институте, который она, кстати, еще не закончила… да обо всем.