Новая утопия
Шрифт:
Я спросил:
– Все эти люди - близнецы?
– Близнецы? Помилуй Бог!
– ответил мой спутник.
– Что вам внушило эту мысль?
– Ведь все они так похожи, и у всех черные волосы, - ответил я.
– О! Теперь это установленный цвет волос, - объяснил мне мой спутник, - у всех у нас черные волосы. У кого они не черного цвета, тот обязан их выкрасить.
– Зачем?
– спросил я.
– А то как же!
– возразил старый джентльмен несколько раздраженно, - Я думал, вы понимаете, что теперь все равны. Что сталось бы с нашим равенством, если бы какой-нибудь мужчина или женщина вздумали
Я спросил:
– Почему же черные?
Он сказал, что не знает, но на этом цвете остановило выбор...
– Кто?
– спросил я.
– Большинство, - ответил он, приподняв свою шляпу и опустив глаза, как бы в молитвенном экстазе.
Мы пошли дальше и встретились еще со многими мужчинами. Я сказал:
– Разве в этом городе нет женщин?
– Женщин!
– воскликнул мой спутник.
– Разумеется, есть. Мы прошли мимо сотни по крайней мере.
– Мне кажется, я узнал бы женщину, если бы увидел, - заметил я.
– Но я не могу припомнить ни одной.
– А вот идут две, - сказал он, обращая мое внимание на двух особ, шедших вблизи нас, в обычных серых брюках и туниках.
– Как же вы узнаете, что это женщины?
– спросил я.
– Заметили ли вы металлические номера на воротнике каждого человека?
– Да, я подумал: какая масса у вас полицейских, и недоумевал, куда девались другие люди!
– Ну, так вот: все четные номера - женщины; все нечетные - мужчины.
– Как просто, - заметил я.
– Мне кажется, при некотором навыке вы можете отличать один пол от другого почти моментально.
– О, конечно, - ответил он, - если это нужно.
Некоторое время мы шли в молчании. Затем я спросил:
– Зачем это у всех номера?
– Для различения, - ответил мой спутник.
– Разве у вас нет имен?
– Нет.
– Почему?
– О, в именах так много неравенства. Одни звались Монморанси и на этом основании свысока глядели на Смитов. Смиты не хотели смешиваться с Джонсами и т.д. в этом духе. Порешили упразднить имена и пронумеровать всех.
– Разве Монморанси не противились?
– Да, но Джонсы и Смиты оказались в большинстве.
– А не стали ли Единицы и Двойки глядеть свысока на Троек и Четверок, и т.д.?
– В начале - да. Но с уничтожением богатств номера потеряли свою ценность, если не считать их роли в промышленных предприятиях или акростихах, и теперь номер сто считается ничуть не выше и не ниже номера миллион.
Я еще не умывался после сна, потому что в музее не было этого приспособления, и теперь начинал чувствовать неудобство от жары и грязи.
– Нельзя ли где-нибудь умыться?
– спросил я.
Он ответил мне:
– Нет, нам нельзя мыться самим. Нужно подождать до половины пятого, а затем нас умоют к чаю.
– Умоют?!
– воскликнул я.
– Кто?
– Государство.
Затем он рассказал мне, что они нашли невозможным поддерживать равенство, если каждый моется самовольно. Одни мылись три или четыре раза в день, тогда как другие
Я заметил, что по дороге нам совсем не попадалось домов, а только ряды баракообразных строений одинакового размера и вида. Случайно на углу мы наткнулись на здание меньших размеров - с вывесками: "Музей", "Госпиталь", "Зал Дебатов", "Баня", "Гимназия", "Академия наук", "Промышленная выставка", "Школа красноречия" и т. д. , но жилых домов все не было видно. Я спросил.
– Что же, в этом городе никто не живет?
– Что за глупые, право, вопросы вы задаете! Где же, думаете вы, живут люди?
– Вот именно это я и хотел у вас спросить. Я нигде не вижу домов!
Он ответил: - Нам не нужно домов - по крайней мере таких, как вы думаете. Мы теперь социалисты, мы живем в равенстве и братстве. Мы живем вот в этих блокгаузах. В каждом блокгаузе помещается тысяча граждан. В нем поставлены тысяча кроватей - по сотне в каждой комнате, есть ванные комнаты, раздевальные, столовая и кухня. Ежедневно в семь часов раздается колокол, все встают и убирают свои постели. В половине восьмого мы отправляемся в одевальную, где нас моют, стригут и причесывают. В восемь часов завтрак. На взрослого гражданина отпускается по пинте овсянки и по полпинты теплого молока. Теперь мы все - строгие вегетерианцы. Число вегетерианцев сильно возрастало за последнее столетие, и благодаря совершенству своей организации они абсолютно побеждали на выборах за последние пятьдесят лет. В час опять бьет колокол, и мы собираемся к обеду, состоящему из бобов, компота из фруктов, два раза в неделю подается еще пудинг, а по субботам - плумпудинг. В пять часов чай, а в девять огни тушатся, и все ложатся спать. Мужчины живут в блокгаузах в одном конце города, а женщины - в другом.
Мы прошли еще несколько миль, но мимо нас тянулись все те же улицы с огромными блокгаузами. Я спросил наконец:
– Разве тут в городе нет ни лавок, ни магазинов?
– Нет, - ответил он.
– На что нам лавки и магазины? Государство кормит нас, одевает, дает жилье, лечит, хоронит. Для чего же нам лавки?
Прогулка начала утомлять меня, и я сказал ему:
– Нельзя ли зайти куда-нибудь выпить?
– Выпить? Что вы имеете в виду?
Я не чувствовал желания объяснять ему, в чем дело, да он, вероятно, и не понял бы меня.
Дальше мы прошли мимо очень благообразного господина, и я заметил, что у него только одна рука. В продолжение этого утра я встретил двух или трех рослых одноруких субъектов и помню, меня это заинтересовало. Я заметил это своему проводнику. Он сказал:
– Видите ли, если кто-либо вырастает больше обыкновенных размеров, мы отрезаем ему руку или ногу, чтобы подравнять его с остальными. Природа, понимаете ли, немного отстала от века; по мере возможности, мы стараемся ее подправить.
Я сказал: