Новая жизнь
Шрифт:
И все же временами, когда я замечал, что рынки и квартальные бакалейные лавки, улицы с развешенным поперек бельем, которые четырнадцать лет назад казались мне с Джанан стойкими и неизменными, как сельджукская крепость, были развеяны сильными ветрами, дувшими с Запада, я чувствовал, что этот исторический заговор, опиравшийся на традиции, позволявшие землям совершенно не меняться, потерпел поражение. Все аквариумы, своим спокойным безмолвием выделявшие самые почетные места в ресторанчиках провинциальных городов, внезапно исчезли вместе с рыбами, словно повинуясь какому-то тайному приказу. Кто за последние четырнадцать лет решил, что не только главные улицы, но и пыльные переулки будут обвиты, словно плющом, кричащими посланиями пластмассовых рекламных щитов? Кто приказал спилить деревья на городских площадях? Глядя на бетонные жилые дома, обступившие статуи Ататюрка, словно стены тюрем, я задавался вопросом: кто приказал, чтобы железные решетки балконов были абсолютно одинаковыми? И кто научил детей осыпать градом камней проезжающие мимо автобусы? Кто додумался использовать вонючий ядовитый
Я рано постарел. Я быстро уставал, ходил как можно меньше и не замечал, что тело мое тащит невероятная людская толпа и оно постепенно исчезает в ней; я не смотрел в лица тех, кто на узких мостовых толкал меня локтями, и тех, кого я толкал локтями, забывая их сразу, как забывал вывески бесчисленных адвокатов, зубных врачей, финансовых консультантов, проплывавшие у меня над головой. Я не мог понять, как эти невинные маленькие города и словно сошедшие с миниатюры переулки, где некогда мы гуляли с Джанан, словно во время детской игры оказавшись во внутреннем дворике с садом какой-то доброй волшебницы, превратились в пугающие сценические декорации, похожие одна на другую, кишащие восклицательными знаками, которые все запрещают или предупреждают об опасности.
Я видел темные бары и пивные, открытые в самых неподходящих местах — на углах напротив мечетей или домов престарелых. Я видел собственными глазами, как русская манекенщица с глазами лани ездила из города в город с чемоданом вещей и устраивала в одиночку показы одежды в автобусах, в сельских кинотеатрах или на рынках, а потом продавала эту одежду женщинам в чаршафах [52] и платках. Я видел, как место иммигрантов из Афганистана, торговавших в автобусах Священным Кораном размером с мизинец, заняли грузинские и русские семьи, продававшие пластмассовые шахматы и бинокли, военные медали и каспийскую икру. Я видел человека — он показался мне отцом, который все еще ищет свою дочь, ту погибшую девушку в джинсах, которая держала за руку своего возлюбленного, умершего в автомобильной катастрофе, которую мы пережили с Джанан однажды дождливой ночью. Я видел призрачные курдские деревни, опустевшие из-за так и не объявленной войны, и артиллерийские отряды, бомбившие тьму скалистых гор вдалеке. В интернет-кафе, где школьники-прогульщики, молодые безработные и местные гении собирались, чтобы испытать свои способности, удачу и злость, я видел компьютерную игру, в которой надо было набрать двадцать тысяч очков, прежде чем появлялся розовый ангел, задуманный японцем, а нарисованный итальянцем, и нежно улыбался, словно обещая удачу нам, неудачникам, сжимавшим рукоятки игровых приставок в темноте затхлого и пыльного игрового зала. Я видел человека, пропахшего пеной для бритья «ОПА», который читал по слогам недавно обнаруженные статьи покойного журналиста Джеляля Салика. Я видел, как недавно перекупленные боснийские и албанские футболисты сидели со своими светловолосыми красивыми женами и детьми и пили кока-колу в кофейнях на площадях недавно разбогатевших маленьких городков, где старые деревянные особняки были разрушены, а на месте их выстроены бетонные жилые дома. Я видел тени, которые принимал за Сейко или Серкисова в полутемных и сырых пивных, в толчее на рынках, в отражениях на витринах аптек, где виднелись витрины магазинов напротив и были выставлены грыжевые бандажи; а по ночам в комнатах отелей или в креслах автобусов я видел разноцветные грезы о счастье или кошмарные сны.
52
Мусульманский женский головной платок, закрывающий голову и нижнюю часть лица.
Коли уж об этом зашла речь, то я должен сказать, что, прежде чем добраться до моей конечной цели, города Сон-Пазар, я был проездом и в дальнем городке Чатык, который Доктор Нарин мечтал поместить в центре своего государства. Но городок так изменился из-за войны, переселений и странных потерь памяти, людских толп, страха и запахов — наверное, по моим сбивчивым словам вы уже предположили, что я растерялся, забыв все среди бесцельно бродивших по улицам людей, и даже заволновался, что воспоминания о Джанан — все, что осталось мне — будут испорчены. В витрине аптеки были красиво разложены цифровые японские часы, они были и фактом, и символом, подтвердившим мне, что Великий Контрзаговор Доктора Марина и команда служивших ему «часов» давно потерпели поражение. А на месте рынка расположились магазины, где торговали газированной водой, машинами, мороженым и телевизорами, и, нагло демонстрируя ряды вывесок с названиями на иностранных языках, одним своим видом они наносили оскорбление воспоминаниям о прошлом.
И все-таки я, глупый и неудачливый герой книги, пытался познать смысл жизни в этой стране, спасаясь от потери памяти; я подумал, что могу поискать прохладное и спокойное тенистое место, которое могло бы стать мне счастливым прибежищем, где я, предавшись счастливым воспоминаниям, оживлю и придам огня тому, что осталось у меня в памяти от лица Джанан, от ее улыбки, от сказанных ею слов; итак, я отправился к особняку, где когда-то жил Доктор Нарин со своими милыми дочерьми, к шелковице, туда, где все напоминало мне о счастье.
Столбы линии электропередач принесли электричество в долину,
Именно в это время, глядя на рекламу «АК-БАНКА», установленную на одном из холмов, куда некогда поднимались мы с Доктором Нарином, я начал растерянно думать, что хорошо сделал, что убил бывшего возлюбленного Джанан, полагавшего, что, переписывая годами одни и те же строки, он найдет мир бесконечного времени и тайну жизни. Что хотите, то и думайте обо мне. Я ведь спас его сына от возможности видеть эту грязь, тонуть в лавине этих рекламных растяжек и щитов, спас от слепоты в мире без сияния и света. Но кто же спасет меня от этой страны чуждых предметов и смиренной жестокости, окружив меня светом? Тот ангел, чьи невозможно ослепительные краски я однажды вообразил и чьи слова я слышал в своем сердце, не подавал мне сейчас никакого знака.
Из-за курдских повстанцев поезда в город Виран-Баг отменили. Хотя прошло много лет, у убийцы не было никакого желания возвращаться на место преступления, но все-таки мне пришлось заехать в Виран-Баг, чтобы добраться до городка Сон-Пазар, где, как я узнал, жил со своим внуком Сурейя-бей, догадавшийся назвать карамельки «Новой жизнью» и усадить на них ангела; хотя ехать днем на автобусе по этому району, где действовали курдские повстанцы, было довольно опасно. Насколько мне было видно из окон автобуса, здесь тоже не осталось ничего, что навеяло бы воспоминания о былом; но на всякий случай я, ожидая, пока отправится автобус, спрятал лицо за газетой «Миллийет». чтобы кто-нибудь случайно не узнал убийцу.
Автобус поехал на север, в горы; с первыми лучами солнца горы заострились и налились силой, и я не мог понять, почему в салоне все замолчали — оттого, что боялись, или оттого, что у всех просто закружилась голова, пока автобус петлял по крутым дорогам. Мы то и дело останавливались на военных контрольно-пропускных пунктах, где проверяли наши паспорта, высаживали какого-нибудь пассажира, которому предстояло прогуляться пешком в компании облаков до деревни, такой далекой, что туда не добирались ни автобусы, ни птицы. Я с изумлением смотрел, не отрываясь, на хладнокровные горы, привыкшие к жестокости, которую они видели на протяжении столетий. Прежде чем читатель с осуждением отбросит книгу возмущенный последним предложением, хотя до конца осталось немного, я скажу, что у убийц, с успехом скрывающих свои преступления, есть право писать такого рода банальности.
Полагаю, что городок Сон-Пазар находился вне сферы влияния курдских повстанцев. Можно также сказать, что городок остался и вне сферы влияния современной цивилизации, потому что, когда я вышел из автобуса, меня встретила волшебная тишина из забытых сказок о счастливых падишахах и спокойных городах. Ничто не заставляло меня думать: «Ну вот, ездил-ездил и опять приехал туда же», — так всегда было раньше, когда меня, будто я не уезжал, окружали одинаковые банки, магазины, торговавшие мороженым, холодильниками, сигаретами и телевизорами. Здесь я увидел кота: он лениво вылизывался и казался весьма довольным своей жизнью в спокойной тени изгороди кофейни на перекрестке, видимо, бывшем и городской площадью. Веселый мясник перед мясной лавкой, беспечный бакалейщик — перед бакалейной, сонный зеленщик и сонные мухи — перед овощной лавкой, они сидели в нежных лучах утреннего солнца, спокойно растворяясь в золотом свете на улице, как будто осознавали, каким великим благом является самое обычное действие — просто жить на свете. А чужака, приехавшего в их городок, за которым они сейчас следили краем глаза, внезапно увлекла эта непривычная сказочная сцена, и он представил, что Джанан, которую он когда-то безумно любил, появится перед ним на первом же углу, шутливо улыбаясь, со старинными часами, оставшимися от наших дедов, и со связкой старых комиксов и в руках. Я брел по первой улице, когда заметил, что мой разум молчит; на второй меня погладили склонившиеся до земли ветки плакучей ивы; и когда я увидел невероятно красивого мальчика с длинными ресницами на третьей улице, я додумался вытащить из кармана бумажку с адресом и спросить у него дорогу. Показались ли ему чужими буквы моего грязного мира? Или малыш просто не умел читать? Я не знаю. Но когда я посмотрел на бумажку с адресом, с трудом полученным от квартального старосты за двести километров к югу отсюда, я понял, что его трудно прочитать. Я стал читать по слогам: «Улица Холм Света», но не успел я договорить, как какая-то старуха высунула голову с крытого балкона. «Вон там, — сказал она. — Вот та улица, вверх по холму».
17
Пока я размышлял, что концом моих многолетних странствий будет этот путь вверх на холм, меня обогнала повозка, нагруженная бидонами, полными воды. Я предположил, что воду везли для стройки, куда-то на верх холма. Пока повозка, трясясь, поднималась на верх, из цинковых бидонов выплескивалась вода, и я удивился, что бидоны цинковые. Что, в эти края пластмасса еще не дошла? Я заглянул в глаза лошади, а не извозчику, занятому своим делом, и мне стало стыдно за себя. Ее грива вся была в поту; она была злой и беспомощной; ей было тяжело тащить свой груз, и единственное, что она чувствовала, — это боль. В какой-то момент я увидел себя в ее печальных, грустных огромных глазах и осознал, что лошади гораздо хуже, чем мне. Мы поднялись на Холм Света под аккомпанемент громкого звона цинковых бидонов, грохота колес по брусчатке и моих охов и вздохов. Повозка въехала в маленький дворик, где был замешан строительный раствор, а я, как только солнце скрылось за темными тучами, вошел в сад и затем в мрачный таинственный дом создателя карамели «Новая жизнь». Я провел шесть часов в каменном доме, окруженном садом.