Новеллы, навеянные морем
Шрифт:
Её восхищали его мужество и стойкость. Которые она же и пробуждала. Его безграничное терпение. Со временем она стала старательно избегать тех ситуаций, которые могли побудить Виктора драться из-за неё. Она каждый день приезжала к Виктору в больницу, когда избили в первый раз. Всегда тяжело переживала свою вину, когда
Он не раз зажигал заново теплоту и благодарность в её глазах.
И всякий раз они угасали, когда он говорил, она слушала. Чувствуя это, позднее, бессознательно стал говорить в её присутствии очень мало, чаще слушать.
Конечно, речь её всегда была более беглой, живой, свободной, легкой. Он никогда не смог бы так ярко рассказать, красочно передавая подробности, разыгрывая сценки. У неё всегда находились нужные слова, которых порой так не хватало Виктору. Он поражался её умению кратко сформулировать то, что ему никак не давалось передать долгим, мучительным и подробным описанием. Она так же бегло говорила по-украински, никогда не смешивала между собой два языка, с презрением относилась к тем, кто изъяснялся на суржике, уверяла Виктора, что наречие карпатских русин, на котором говорили её предки по отцу, это отдельный язык, и она может изъясняться на нём, не смешивая с украинским. Он с трудом научился понимать, даже не пробовал заговаривать на украинском, уехав из Карпат, напрочь его забыл. Она же переживала, что её польский беден, а польский по матери должен был быть для неё родным языком, старалась больше читать, слушать
Но даже больше, чем то, как он говорил, её раздражало, что говорил.
Виктора ранило и жгло воспоминание, как впервые поделился с ней самым важным, сокровенным. Только что вышел из больницы, в палате они держались за руки, уходя, Галина гладила по голове. Легко согласилась встречаться вне школы, и часто позволяла взять себя за руку, даже положить руку себе на плечо, когда никто не мог видеть. И он решился поведать о главной своей мечте – стать офицером, всю жизнь честно служить Родине, как отец, только в авиации, ведь ничего важнее и почётней, чем защищать свою страну и не могло быть, надо было только тщательно готовить себя быть достойным цели. Витя ещё ни с кем, кроме как с родителями, не обмолвился об этом и словом. Глаза Галины затянулись разочарованием, она стала зевать, вскоре сказала, ей надо домой, просила не провожать. Это была первой из тех саднящих ран, которые нанесла Галина. Которые, несмотря ни на что, прощал и прощал.
Его чаянья и стремления, идеалы и принципы, которые были так важны для него, и Галина, это было нечто несовместимое, противоположное. Об этом говорили отец и мать, хотя не знали и половины того, что позволяла себе Галина, что смела думать и даже высказывать публично. Сам столько раз убеждался, столько времени разумно и последовательно доказывал себе это. Но в его голове, вопреки всякой логике, любовь к Галине и верность идеалам постоянно легко совмещались и едва не казались чем-то единым.
Конец ознакомительного фрагмента.