Новеллы
Шрифт:
Огня больше нечего бояться. В низине он всегда гаснет. Там сыро, и разросшиеся мягкие лопухи, как зеленым покрывалом, укрывают ветки. Да и солнце клонится к вечеру, и надо кончать выжигать. Постепенно на вырубке все стихает. Воздух становится заметно свежее, влажнее и звонче. Серое облако дыма рассеивается и тянется вверх длинными прямыми полосами.
Крупными шагами идет Мартынь на свой участок. Надо браться за дело, все равно за какое! И через несколько минут с вырубки доносятся тяжелые удары топора, да такие торопливые, словно Мартынь
Из домика с кустом георгин под окошком то и дело выбегает Катрина. Не попусту, конечно: то принести что-нибудь надо, то сделать. А взгляд все время прикован к вырубке… Как бы опять не задымилось возле ржаного поля. Хорошо, что у новосела такая глазастая дочка.
Пастушка наколола ногу, и в воскресенье Катрина сама пошла на пастбище. С утра она пасла возле опушки, на своем пастбище, а к вечеру за ржаным полем — на участке Мартыня. У него там с полпурвиеты еще не выжжено, а своей скотины нет. Лошадь, две коровы, телка, две овцы и поросенок жуют не отрываясь. Пастушка вдоволь насиделась на пне, тихонько перепела все песни, какие только знала, наслушалась криков загонщиков из дальнего леса и выстрелов охотников. Сходила в ольшаник, смастерила из коры бурачок и пошла собирать возле ржи крупную темно-красную землянику.
Ягоды так и манят, никогда не надоест собирать их! Катрина ползает вокруг пней, тянется за ягодой в рожь и, увлекшись, ломает несколько стеблей. С тихим шуршанием падают ей на шею легкие колосья. Бурачок почти полон, а земляника мелькает во ржи низками красных бус. Бурачка не хватит… Придется начать есть… И медленно, будто нехотя, красные ягоды одна за другой исчезают меж белых зубов.
— Эй, пастухи! — раздается вдруг за ее спиной громкий, деланно угрожающий окрик. — Чья это скотина на моем участке? Сейчас оштрафую…
Она поднимается из-за ржи и видит недовольное лицо. Мартынь! Катрина сразу узнала его по голосу, а все-таки испугалась: какой высокий! И тут же догадывается — это он на пень взобрался.
— Ишь какой штрафовальщик! — ворчит она. — Лучше не смеши людей.
— Выходи, выходи, рожь небось тоже помяла, придется сразу за все отвечать…
Мартынь слезает с пня и идет к ней навстречу. На ногах те же, что и вчера, сапоги, на голове та же соломенная шляпа, но сегодня он в жилете и в пиджаке. Темное от загара лицо чисто вымыто, маленькие усики чуть-чуть подкручены, губы невольно складываются в улыбку, а глаза устремлены на серый платочек, которым повязана Катрина.
— А, ягоды! Давай сюда, ягоды я люблю! — И без всякого стеснения хватает бурачок.
— Постой, Мартынь, постой!.. Рассыплешь… Экий, право… — Надув губки, она смотрит на бурачок и разглаживает измятый фартук.
— Только всего и набрала! — дразнит Мартынь и неторопливо отправляет в рот одну ягоду за другой. — Стыд и срам!
— Поди собери больше!
— Мне и этого хватит!
— Ну нет, так дело
Но нет, надо быть на пол-аршина выше ростом, чтобы достать бурачок. Девушка смеется, слегка хлопает Мартыня по щеке и отходит.
— Ай-ай-ай, какая скупая… — Мартынь удивленно качает головой. — Придется, видно, заплатить за ягоды!
И парень вытаскивает из внутреннего кармана пиджака цветистый сверток и протягивает его Катрине.
— Ну, бери, бери!..
Но Катрина пятится назад.
— Бери, бери. Да погляди, понравится ли, а то придется назад нести.
Разворачивая платок, Катрина находит в нем еще три бело-золотистых кренделя.
— Ай, озорник, — ворчит она, стараясь казаться сердитой. Но на губах ее играет улыбка, из глаз брызжет смех.
Серый платочек снят, голова повязана новым. Девушка и парень опять сидят рядышком на пне. Катрина надкусывает мягкий душистый крендель. Мартынь берет из бурачка по ягодке и бросает в рот. Неподалеку стоит лошадь Катрины, она одним глазом косит на сидящих и лишь по привычке лениво отмахивается хвостом от редких мух.
— Еще с Кукушкиной горы увидал, что ты тут пасешь.
— Угу, — отвечает Катрина, — нашу Пеструху издалека видно… А ты чего по воскресеньям бродишь? Расчищал бы лучше свой участок. Скоро сеять, а земля не готова.
— Ну, когда бы я захотел… — Мартынь вдруг становится серьезным и задумчивым. — Думал одного человека с того конца волости встретить… Да не пришлось.
— На что тебе он?
Мартынь отвечает не сразу. Лицо у него серьезное, даже несколько суровое.
— Слыхал… Слыхал я, что приозерцы должны на будущий год убраться. Барин сказал…
— Тебе-то что?
— Мне? Дело не в приозерцах… а в том, как мне самому быть. Десять лет назад на берегу озера была такая же вырубка, как и здесь. Люди десять лет вырубали лес, корчевали, выбивались из сил… Теперь не сразу и увидишь, где пень был. И вот — уходи! Теперь земля, значит, и барину годится.
— Ну и пусть… Тебе-то что?
— А то, что через двенадцать лет мне тоже могут сказать — уходи! — И в голосе Мартыня прорывается гнев. — Когда все будет расчищено, пни выкорчеваны, барин возьмет и прирежет эту землю к Кукушкиной мызе.
Оба они, как по уговору, глядят на группу больших лип на горе. Сквозь зелень кое-где виднеются белые каменные стены, красные черепицы крыш. Немного поодаль стоит длинный хлебный амбар, обшитый серыми досками, со столбами из белого известняка.
— Тогда и работать не стоит, — говорит Мартынь и по голосу заметно, как нарастают в нем с неудержимой силой тревога и ярость. — Зачем я буду надрываться для других? Нет, не желаю… Не желаю!
— Прямо так уж и будет? — тихо говорит Катрина, но чувствуется, что она сама себе не верит. — Прямо так всех и сгонят… При мызе и без того земли вдоволь, но… Кто это тебе такие пустяки наболтал?