Новеллы
Шрифт:
Но все, что она сейчас видит, ее не интересует. Вечно больной мопс, скучные гостьи и их тайные улыбочки давно успели надоесть. Элле кажется, что она целую вечность наблюдает только праздность, мелкие интриги, скуку жизни… А сейчас она прислушивается к себе и удивляется: рассказ матери пробудил в ней что-то неведомое, могучее, волнующее душу. Она уже не видит ни комнаты, ни гостей. Пред ней широкая гладь озера, покрытая тонким голубоватым льдом, седая от снежной пыли полость саней, мглистое облако и блеск подков. Ветер свистит, летят снежные комья, мимо мелькают придорожные ели, поросший кустарником берег. Далеко позади
— Что с тобой? — озабоченно спрашивает мать. — Щеки горят, как в огне, — уж не больна ли ты? — Она кладет руку на лоб Эллы. Но Элла отталкивает влажную руку.
— Ничего — это так…
Гостьи считают своим долгом выразить сочувствие, по взгляд Эллы останавливает их.
— Деточка, прими каких-нибудь капель… — Госпожа Мейер уже готова бежать за каплями, которые у нее всегда имеются в большом выборе: тут и новейшие чудо-эссенции, и настойки от нервного расстройства, и капли от малокровия. Но в эту минуту приезжают Мейер с Зоммером, а с ними и лесничий.
Шум, приветствия, шутки, смех…
Но вскоре все затихает и входит в рамки умеренности и благопристойности. Стихает и внезапное возбуждение Эллы.
Все сидят за ужином. На столе появляются кое-какие предвестники завтрашнего торжества, а на лицах — предвкушение завтрашнего веселья. Элла устало, бесшумно двигает ножом и вилкой, стараясь не стучать по тарелке. Голова у нее тяжелая, она чувствует усталость, и малейший шум, громкое слово причиняют ей почти физическую боль. Но слышит она и видит все.
Напротив нее сидят отец и лесничий и с явной поспешностью опустошают свои тарелки. А стоит ей немного повернуть голову налево, как она видит такое же жирное и гладкое улыбающееся лицо, лысый череп и голубые влажные глаза, которые время от времени заискивающе смотрят на нее, в то время как руки с толстыми пальцами подают ей то стакан, то салфетку, то корзинку с хлебом: Зоммер весьма услужлив и внимателен к своей невесте. Но Элла почти не замечает этого. «Кто же из этих трех мужчин старше на вид и кто из них уродливей?» — думает она. Отец ей, пожалуй, милей и приятней других, но не больше.
Говорят много. Мужчины стараются быть остроумными и находчивыми, дамы — серьезными и важными. Только глаза госпожи Мейер напряженно следят за каждой ложкой, и когда кто-нибудь капает на снежно-белую скатерть, губы ее нервно поджимаются и на щеках появляются красные пятна.
Элла понемногу забывается. Руки ее продолжают машинально двигаться, она видит и слышит все, что делается вокруг, но словно сквозь туман или через стену — как будто ей нет никакого дела до всего происходящего. Но она знает, что все это устроено только ради нее, что она здесь как в резиновом обруче, который стягивается все туже и туже. Ей кажется, что она жила долго-долго и будет жить все так же день за днем, словно в потемках… Будто мелкий ручеек, журчит и течет эта жизнь мимо нее. У Эллы такое ощущение, будто чья-то влажная, тяжелая
Госпожа Мейер опять бросает тревожный взгляд на дочь.
— Элла, детка, что с тобой? — тихо спрашивает она, и все взоры устремляются на девушку. Элла вздрагивает, как от грубого прикосновения к больному месту.
Она открывает и снова закрывает глаза.
— Быть может, ты простудилась?
Ответа нет. Все с любопытством и тревогой смотрят на нее.
— Деточка, о чем ты думаешь?
Губы Эллы конвульсивно вздрагивают. Потом слышится несвязный, тихий, но страстный шепот:
«Мглистое облако и блеск подков… снежные комья взлетают над головой… Ветер свистит в ушах… Сердце бьется… щеки горят…»
Элла ежится, проводит рукой по лицу и встает. Лицо ее снова бесстрастно и холодно, как и прежде, только на щеках еще горит предательский румянец и за длинными темными ресницами огонек.
— В комнате душно, и мне стало немного нехорошо, — медленно произносит она, улыбаясь одними губами. — Извините, я ненадолго выйду в сад.
Она поворачивается и, чуть пошатываясь, направляется к двери.
— Может быть, проводить тебя, душенька? — спешит спросить Зоммер и в то же время с тревогой посматривает на полную бутылку рома, только что появившуюся на столе.
— Нет, не ходи! — звучит резкий ответ Эллы, но тут же голос ее становится мягче: — Пожалуйста, останься, не беспокойся — я скоро вернусь.
Белая фигура скрывается за дверью, и кажется, будто в комнате кто-то убавил наполовину свет. Смущенные дамы некоторое время молча звенят ложечками, покусывают салфетки и смотрят на скатерть. Госпожа Мейер, стараясь скрыть растерянность, склоняется над столом. Но тут напоминает о себе бутылка рома. Мужчины чокаются, и Мейер снова с жаром начинает:
— Собаки этой породы отличаются своей изумительной способностью акклиматизироваться. Собаки более слабых красивых пород, как наш Себастьян…
— Здешний климат способен убить даже немецкого быка. — Лесничий ударяет кулаком по столу. — Здесь ничего не делается для осушения огромных болот и заболоченных лугов, которые насыщают воздух вредными испарениями. Наша культура…
В разговоре о выносливой породе собак и больном Себастьяне принимают участие и дамы, и таким образом все стараются замять неприятное происшествие.
Элла медленно прогуливается по усыпанным гравием ровным дорожкам сада. Щеки ее горят, несмотря на ночную свежесть, в глазах вспыхивает огонь, который она так старательно прятала. Ворот платья расстегнулся, обнажив шею до самой ямочки. Прохладный воздух приятно ласкает разгоряченное тело. Руки машинально развязывают на голове узкую ярко-красную ленту, и волосы каштановыми волнами падают на шею и плечи.
Белесые полосы света тянутся из освещенных окон в сад и на мгновение падают на белую фигуру девушки. Они скользят дальше, прячутся в тени кустов и, постепенно тускнея, теряются в чаще ветел. Ночной ветерок, словно влюбленный мальчик, робко трогает каштановые волосы, закидывает одну прядь на лоб, но тут же снова поправляет ее, касается мягкими губами девичьей шеи, а потом, спрятавшись за куст сирени, навевает оттуда запах цветов…