Новеллы
Шрифт:
— Вам не скучно? — промолвила она, слегка прижавшись к нему плечом.
Он тихо и от всего сердца рассмеялся.
— Придет же такое в голову… Целую вечность бы так сидел.
— А вы без гипербол. Оставим их лирическим поэтам. Ни в какие вечности я не верю. Но эта минута чудесна.
Он взял и пожал ее руку — словно тут была какая-то его заслуга.
— Вся жизнь была бы такой, если бы люди умели ею пользоваться. Если бы у них было больше отваги черпать полной чашей и не думать о завтрашнем дне.
— Ради бога, не философствуйте. Не сегодня. Не будем портить этот вечер умными разговорами… Мне кажется, что и рассуждая о жизни, мы только мешаем себе жить полнее.
Снова помолчали.
— Мне что-то прохладно. Не пора ли домой?
Об этом же подумал и Зиле. Они поднялись и вышли из парка.
И вот они уже сидели на извозчике и медленно ехали по неровным, пустым и темным уличкам. Так приятно было чувствовать друг друга рядом, быть вдвоем, сознавая, что никто их не видит и не разглядывает с любопытством. Точно в каком-то укрытии.
Зиле спрыгнул первым — как молодой, услужливый кавалер. Помог ей слезть. Растерянно остановился. Она не произнесла ни слова, не протянула на прощание руку. Вошла в подъезд и оставила дверь неприкрытой.
С минуту он колебался. Так, колеблясь, и последовал за нею. Закрыв дверь, остался стоять подле нее.
— На лестнице темно… — услышал он где-то в отдалении голос Зийны. — Идите осторожно. И здесь, внизу, приступок.
Послышались ее шаркающие, удаляющиеся шаги.
Сердце его бешено колотилось. Это было приглашение. Она позвала его.
Нащупывая ногой ступени, скользя рукой по гладкому поручню перил, он последовал за нею. Особенный страх он почувствовал в той темноте, где недалеко шаркали ее шаги. Но он не остановился бы, даже если ступени проваливались под ногами. Пробиваясь сквозь темноту, он следовал за нею.
Шагов впереди он уже не слышал. Очевидно, остановилась у своей двери. Где-то совсем близко он уловил ее дыхание, а может быть, шорох ее одежды. Или только в воображении. Он подался вперед, стараясь проникнуть взглядом сквозь тьму. И тут ему показалось, будто теплое дыхание коснулось его лица.
Решив убедиться, он протянул руку и коснулся ее волос. И тут же отдернул ее, словно обжег пальцы.
— Простите. Я не хотел…
Она тихо засмеялась.
— Какой вы пугливый.
Ключ как-то неприятно скрежетнул в двери. Сразу же за нею, в передней, вспыхнувший свет ослепил глаза.
В каком-то изнеможении, словно погрузившись в раздумья, Зийна положила шляпу на зеркало и медленно принялась расстегивать жакет. Что-то зацепилось сзади за кружева, и она не могла их отцепить.
Повернув голову и глядя на него через плечо, она чуть ли не зло сказала:
—
Его нервные, неловкие руки скользнули по ее пленам. Он легко снял ее теплый, полный ароматов жакет и в каком-то опьянении так и держал его. Не сообразил пойти и повесить.
Зийна, поправляя волосы, видела в зеркале его лицо. Взгляды их встретились. Ему показалось, что она кивнула и улыбнулась своей милой улыбкой. Черты ее лица не дрогнули. Но в глазах проступил обжигающий нежностью внутренний жар…
Когда Зиле вошел в комнату, она глубоко сидела в кресле. Руки безвольно сложены на коленях, голова откинута. На груди еще в парке сорванный увядший вязовый цвет.
Он сел на низенькую скамеечку к ее ногам.
Обеими руками крепко стиснул поручень кресла. Потом наклонился и поцеловал ее руки. Одну, потом другую…
Но вот его губы коснулись только ее одежды. Он почувствовал, как две руки гладят его голову, как пальцы перебирают его волосы и ладони закрывают его уши.
Она подняла его голову. Сама нагнулась близко-близко и заглянула ему в глаза.
Глубоким, бесконечно долгим взглядом.
Он видел только эти глаза. Все вокруг — весь мир — взвилось, словно ветром подхваченный полог, и утонуло где-то по-за ними. Словно в сладком бреду, он погрузился в эти глаза. В ушах его свистели ветры десятков самых разных чувств. Вот он и незабываемый сон наяву, который уже никогда нельзя будет вспомнить…
Три дня длился этот сон. Зиле приходил после обеда и оставался до поздней ночи. Они никуда не ходили. Ничто не тянуло их из комнаты. Кроме них двоих, не было ни мира, ни жизни.
На четвертый день Зиле застал гостя. Пожилой мужчина, корпулентный, великолепно одетый, благоухающий и в высшей степени галантный. Он поднялся при виде его и с величайшим почтением поклонился Зиле.
Зийна Квелде представила их друг другу. Это был тот субъект, что звал ее в петербургскую оперу.
Зиле и не пытался скрыть свое нерасположение. Пусть тот поймет, что явился напрасно и, главное, не вовремя. И что он, Зиле, здесь тоже имеет слово.
Но тот, кажется, и сам все понял. С Зийной он уже поговорил. А теперь больше беседовал с ним.
— Я все же не оставил надежды. Мадемуазель Квелде не может ничего выставить против моих аргументов. Теперешнее ее материальное положение не идет ни в какое сравнение с тем, что я могу ей гарантировать.
— Материальное положение дело важное. Но для артиста не самое решающее.
— А кто это утверждает! Но я обещаю и большие виды для ее артистической карьеры! Это я ей твердо гарантирую.
— Если вы подходите к ней, как к карьеристке, то вы слишком низко ее оцениваете.