Новеллы
Шрифт:
И это я говорю именно в ту минуту, когда все мое существо наполнено вашей любовью, как сладчайшим ароматом. Когда моя душа, как инструмент с только что натянутыми струнами, звучит от прикосновения чужого ветра. В ту минуту, когда и я всем рассудком и чувствами стремлюсь к вам и когда остаться с вами на всю жизнь кажется мне чем-то величайшим и прекраснейшим, что я только могу себе представить. Но при всем этом я знаю, что это всего лишь прихоть. Я не могу намеренно закрыть глаза и идти, не видя пути. Я плыву во хмелю — вашей и своей — нашей любви. Но я знаю, что любой хмель проходит, а потом остается долгое и тяжелое похмелье. И тогда единственное средство — искусственный наркоз. Но я еще не чувствую себя полностью опустошенной и усталой, чтобы понемногу и окончательно испортить свои нервы и приглушить свою жизнь. Я люблю жизнь больше
И ради вас. Я хочу сказать — главным образом ради вас. Вы человек спокойной работы ума, идей и воображения. В своей поэзии вы революционер, и большой. В жизни вам нужна тишина, сосредоточенность и беспрерывный труд. Вам необходимо иметь в себе неистощимый запас горючего. Вы должны гореть изнутри, вы не смеете сгорать снаружи ослепительным, уничтожающим пламенем. Вам необходимо вечно томиться ненасытимой, алчной и неутолимой жаждой. Это тяжело. Это трагично. Но в этом значение вашего искусства и вашей силы. Когда напиток выпит до дна, остается пустой, грязный и ненужный сосуд. Где все прогорело, там остается только зола, которую разносит ветер. Пустота — ваша смерть. В одном отношении вы ошибаетесь. Не реальное достижение — ваше счастье. Не завладеть всем обретенным, а вечно стремиться, томиться, добиваться и жаждать — вот ваша натура.
В ваше отсутствие я познакомилась с вашей предыдущей жизнью и работой. Вы не обидитесь? Я могу быть легкомысленной и ухнуть прямо головой в омут, если только на миг. Но если мне надо выйти в море, то я не могу оглядываться на берег и не видеть, что меня ждет в полосе прибоя. Я это знаю и заранее. Женщина, самая безудержная, не может не интересоваться, не стоит ли на ее пути другая. Я познакомилась с вашей женой, и это решило мою судьбу.
С самого начала скажу, что я не потому ухожу от вас, что у вас жена. Во мне нет ничего от обывательской морали. У своих, так называемых поклонников, я никогда не спрашиваю свидетельство о крещении или браке. Это их дело. Но на сей раз я не могла иначе. Я не могу смотреть на вас, как на первого встречного, который подвернулся мне на пути и уйдет, когда ему или мне надоест.
У вас есть жена, перед которой я стояла, полная ревности, зависти и стыда. Мне было стыдно не за то, что я непрошено вторглась в ее жизнь и попыталась присвоить то, на что у нее право первенства. Об этом мы не говорили, хотя я убеждена, что она знает. Ни одного упрека я от нее не услышала, не заметила ни одного неблагожелательного взгляда. Я сталкивалась с разными сценами и знаю, что это значит. Но мне было стыдно перед вашей женой за то, что я задумала занять ее место.
Впервые я вгляделась в бытовую сторону вашего существования и поняла, что значит женщина в вашем труде и жизни. У вас самая лучшая жена, какую вы вообще могли бы найти в мире. При этом я совсем не имею в виду, какова она для вас в практической жизни, как бы это ни было важно. Но какова как товарищ по работе и помощник. Как близкий человек, который знает все ваши замыслы и ход их воплощения. Которому понятны ваши взлеты и ваши падения, минуты всепоглощающего вдохновения и часы мрачной подавленности. Теперь я понимаю, откуда вы так хорошо знаете женскую душу. В каждой строчке чувствуется ее живое дыхание. Ее глаза сверкают в ваших картинах. Биение ее сердца звучит в музыке вашего языка. Тем, что вы сейчас есть, вы обязаны ей. Вам когда-нибудь это приходило в голову? Вы, мужчины, так заносчивы и неблагодарны. Вы не цените тех сокровищ, которые ежедневно сыплются на вас золотым дождем. Вы бросаете все и устремляетесь к ничего не стоящей, сверкающей на солнце стекляшке.
И я могла подумать, что заменю ее! Я, в своем эксцентричном наряде и со своей эксцентричной, испорченной подмостками натурой. Экскурсантка, разгуливающая по чужим садам и беззаботно срывающая самые красивые цветы, которые кто-то другой с самой ранней весны заботливо выращивал и выхаживал. Нет, все-таки я ужасная эгоистка — и все-то мы такие. И мужчина-то мне нужен только для того, чтобы поставить на него ногу и шагнуть повыше. Девяносто девять из них и не стоят большего. Они чувствуют себя счастливыми, если каблук моей туфли становится на их шею. И надо сказать, что с них довольно этого счастья. Что они еще могут требовать? Но что-то пристает от этих рабов. Неуважение к женщине, ни на чем не обоснованное высокомерие, поверхностность и легковесность. Кто я такая, чтобы связать себя с вами и привязать к себе вас? Это же преступление.
В вазе на моем столе стоят розы. Я поставила их полураспустившимися. И вот они уже распустились и увядают. И каждый раз, когда я поднимаю голову от этого письма, опадает на стол лепесток. Я не знаю ничего более грустного, чем увядающий цветок. Мне пришло в голову, что так может быть и с нашей любовью. И в тысячу раз лучше, чтобы она умерла сразу в самом расцвете, чем постепенно завяла.
Но речь не о смерти! Сравнение с розой слишком чувствительно и неуместно. Мы просто оборвали связывающую нас нить. И у нас остался маленький клубочек шелка от тех незабываемо прекрасных дней, от короткой, обворожительной ночи — от всех пережитых нами мгновений. Я думаю, ни вам, ни мне — ни ей — не о чем жалеть. Уж мне-то во всяком случае. Я это хорошо знаю. Я, знающая рабов и помыкающая ими, научилась узнавать настоящего мужчину. Кто возвышает, тот не оскверняет паденьем в дол. Я ухожу, обогащенная пониманием жизни и ценности жизни. Я прошла по чужому саду, не сломав ни веточки, но моя душа полна цветов. Эти дни самые прекрасные в моей жизни. Я сохраню их, как дорогой подарок от вас. Мне хочется верить — я почти верю, что и вы сохраните в себе хотя бы крохотную частичку того, о чем пишете в своем письме. Эти четыре странички — самое поэтическое из всего, что вы создали. Для меня они тем дороже, что написаны именно мне. Я сохраню их как живую реликвию и буду доставать каждый раз, когда пробудится сомнение в своей значимости, в своей личности и в смысле своей работы.
Я выражаю вам величайшую благодарность. Вы сделали меня другим человеком. Более мыслящим, гордым и самостоятельным. Я знаю, я чувствую, что не способна больше опускаться до того уровня, где находятся все эти девяносто девять поклонников, ухаживателей и меценатов. Я уже не способна отдаваться какому-нибудь поклоннику, потому что вы придали мне цепу в собственных глазах. Как будто я получила эту цену от вас, как будто я перед вами в ответе за это доверенное мне. Не беспокойтесь. Я сумею ее хранить. Теперь я понимаю, что значит искусство и какое счастье предаться ему всеми силами души. Я знаю теперь свой путь. Спасибо вам за это.
Ведь мы же расстаемся без ненависти и горечи? И не на век? Вы согласны? Мы еще встретимся как лучшие, задушевные друзья. Я все время буду следить за вашим творчеством, и мне будет глубоко приятно сознавать, что вы становитесь великим. И буду горда тем, что когда-то была вам близка. И вы увидите, что цветы в моей душе будут цвести и цвести и не перестанут цвести вдоль тех ручейков жизни, которые поют сейчас в моих жилах. На дорожках парка, на уличных булыжниках — вся жизнь не изгладит наших следов…»
1920
УГЛИ ПОД ПЕПЛОМ
Обе оконные створки распахнуты настежь. За окном куст сирени, весь в синем цвету. Только с одной стороны видна зеленая, когда-то красивая, а теперь облезшая изгородь, а за нею проезжая дорога. Далее зелено-серое ячменное поле имения и лесная излучина.
Солнце пока низко. Дорога до половины еще в тени от дома. Но тень эта все ближе отползает к дому. Все ярче становится пятно поля, и чернота лесной опушки постепенно бледнеет. Уже можно отличить листву высоких деревьев от низкорослой молоди.
Усыпанная щебнем дорожка поскрипывает под ногами прохожих. Над дверью аптеки, в доме, в том конце дорожки, изредка звякает колокольчик. Где-то едут на лошади. Дребезжание повозки все ближе. Это не солдаты. Слышно, что тарахтит всего одна повозка. Телега — если вслушаться. Какой-нибудь мужик едет. Мало их теперь здесь ездит, в самый сев. На станции, верстах в двух отсюда, пыхтит и время от времени коротко и пронзительно свистит паровоз.