Новеллы
Шрифт:
— Нет, об этом Валдис не писал. Ты же читал письмо.
— Да. Но я думал, что, возможно, он в другом… А, все равно. Это мне тоже ни к чему знать. В Ялту или в Пятигорск — все равно. Всюду хорошо… Хорошо, что ты зашла. Мне с тобой надо поговорить до их приезда… Скажи, а ты не хотела бы тоже поехать — ну, скажем, на какое-то время уехать отсюда?
Румянец на ее лице мгновенно потухает. Она инстинктивно выпрямляется. Настораживается, как косуля, услышавшая вдали подозрительный шорох.
Он замечает это. От него ничто не ускользнет, хотя он и смотрит мимо. И он криво усмехается.
—
— Не говори глупости.
— Все-таки уклоняешься. А я было надеялся, что договоримся без долгих объяснений. Это же так необходимо и тебе и мне. Почему ты не можешь сказать прямо, что хотела бы поехать с ними?
— Ты только что сказал, что этого ты хочешь.
— Не отрицаю. Но пойми, что решится это только благодаря твоему желанию.
— Тогда я уже давно решилась.
Ее беспокойный взгляд на миг задерживается на его лице. Он явно недоволен, и ему не хочется говорить об этом.
— Зьемелис сегодня заплатил последние, так?
Анна кивает на стол, куда брошены деньги.
— Ну вот у тебя на книжке и девять тысяч. Это порядочный капитал. Широко жить ты не привыкла. Тебе довольно. Отдых ты за эти двадцать лет заслужила. Немножко жизни, немножко солнца. Надо пользоваться временем, пока есть сила, здоровье и радость жизни. Ты должна поехать с Валдисом.
— Должна… Вечно этот императив. А как же ты один?
Он морщит лоб от иронии, которая явно слышна в ее голосе.
— Ах, позволь уж мне как-нибудь управиться самому! И потом — мне поможет Льена.
— Значит, вот зачем нам приспичило взять эту Льену, хотя она совсем не нужна! Может быть, поэтому мне и эти деньги за аптеку надо было каждый раз аккуратно нести в кассу?
Берг кивает.
— Ведь ты же не считала меня таким деспотом, который решил на всю жизнь приковать тебя к инвалидному креслу. Загубить цветущую жизнь из-за этих бренных останков! Не отрицаю, я эгоист — как все уроды и калеки. Но не мерзавец! Так плохо обо мне ты не должна думать. Мне жаль только, что я не мог раньше тебя освободить. Что так долго тебя изнурял. Но ты прости. С кем судьба поступила безжалостно, те еще безжалостнее поступают с другими.
Своими чистыми, полными боли и блеска глазами она долго смотрит на мужа. И улыбается так, что у того мурашки пробегают по спине.
— Кончим эту пустую болтовню. Скоро гости приедут.
Она встает и разглаживает свое платье.
— Ты не хочешь! Нет? Ну, тогда я хочу. Пойми, мне нужно хоть какое-то искупление за то преступление, которое я совершил, так долго терзая тебя. Теперь, когда ты материально обеспечена, я могу искупить хотя бы часть своей вины. Я так хочу!
Он отворачивается еще больше. Не может вынести этих глаз, которые убивают его своей чистотой.
— Я тебе надоела? Я для тебя такая плохая? Ты хочешь от меня избавиться?
И тут она замечает влагу в его твердо-стальных глазах. У нее и у самой слезы в глазах, но она улыбается, с безграничной жалостью глядя на мужа. Ждет, что он ответит. И чем тяжелее в ней внутренняя борьба, заметная
Но он уже справился со своим внутренним состоянием. Глаза у него по-прежнему холодные и голос сухой и отчетливый.
— Если тебе так угодно — да. Надоела. Ты думаешь мне помочь, а только мешаешь. Так нам обоим будет лучше. Теперь, когда ты материально независима…
— Да, да… — говорит она, оскорбленная до глубины души. Голос ее слегка дрожит от обиды и боли. — Моим желанием всегда было стать материально независимой от тебя. Мое единственное желание. Я скопила большой капитал.
Она берет со стола сберегательную книжку и сует ему в руки.
— Посмотри, посмотри! Там не только то, что Зьемелис платил за аптеку. Благодаря всяким мелким сбережениям я сколотила сумму куда более значительную. Копейку к копейке складывала, пока наконец не стала богатой и независимой от тебя. Все эти двадцать лет я больше ни о чем и не думала.
Берг протягивает книжку обратно.
— Нет, ты посмотри. Тогда увидишь, что мы думаем об одном.
Он нехотя перелистывает книжку. Пальцы какие-то нервные. Толстые листочки похрустывают под ними.
— Что это значит? Я вижу, пятьсот рублей на первой странице. Да и те потом сняты. Только двадцать пять копеек осталось. А дальше — пусто… Где же остальные деньги?
Она смеется сквозь слезы.
— Да, да, спроси, где остальные. Нет! Двадцать пять копеек — вот мой капитал.
С минуту он молчит. Глаза его зло сверкают из-под длинных ресниц.
— Неужели… он все растранжирил?
— Кто — он?
— Валдис… Неужели он не мог сам зарабатывать? В мое время студент умел себя содержать. Или белые тужурки и лакированные штиблеты так вздорожали?
Она слушает, стиснув кулаки, и не верит. Кажется, что говорит кто-то чужой. Но нет, какие тут сомнения. Это он — отец…
— Ты болен. И гораздо тяжелее, чем мы полагали… Сколько стоят белые тужурки и лакированные штиблеты, я не знаю. Но сколько химикалии, приборы, книги и атласы, это хорошо знаю. Очевидно, лучше тебя… — Она хватает со стола какую-то тетрадь и листает перед его лицом. — Здесь последний золотник записан. Я предчувствовала, что когда-нибудь придется давать отчет.
Берг сереет больше обычного.
— И ты хочешь сказать, что все твои деньги ушли на мои нужды?
— Мои деньги и твои. На мои и твои нужды. Гонораров, на которые ты хотел жить, не хватало и на журналы. Кроме тех пятисот рублей, которые надо было дать Валдису при поступлении в университет, все остальное растранжирили мы сами. Потом он ни копейки не получил. Зарабатывал уроками и переводами.
Книжка выскальзывает на пол. Прозрачные пальцы нервно теребят край пледа.
— А что я буду считать? Что я за ревизор? Ну и хорошо. Значит, мы одинаково думали. Вот и еще унижение. Мало сознания, что я, калека, тебе в тягость. Да еще твои последние гроши надо было растратить. Ты отняла у меня последнюю возможность хоть как-то облегчить тяжесть преступления, которое двадцать лет лежало на моей совести. Ты навечно сделала меня убогим, нищим и своим должником. Зачем ты поступила так безжалостно!