Новеллы
Шрифт:
На обратном пути в город он ехал верхом подле коляски, где сидела Фигура. Бойкий язычок девушки не умолкал ни на минуту. Проезжая под вишневым дереном, отягощенным ягодами, Ландольт быстро отломил ветвь, усеянную красными, как кораллы, вишнями и бросил ее девушке на колени.
– Благодарю вас!
– ответила она и потом в продолжение тридцати лет бережно хранила ветку с засохшими ягодами; ибо Фигура осталась совершенно здоровой, жестокий рок пощадил ее. И все же она упорствовала в своем решении. Брат ее Мартин, к которому Соломон на другой день явился чуть свет, чтобы поговорить с ним, подтвердил ее признание и сказал, что у них в роду этот недуг издавна считается неотвратимым и по преимуществу поражает женщин. Никто, уверял Мартин, не был бы для него столь желанным шурином, как Ландольт; но он сам вынужден просить его, ради спокойствия и ясности духа сестры, до того
Ландольт не сразу примирился с этим; он молча выжидал несколько лет, но положение нимало не изменилось. Бодрость духа он сохранял лишь благодаря тому, что всякий раз как он, после положенного длительного промежутка, снова встречался с Фигурой Лей, ее глаза неизменно давали ему понять: для нее он самый лучший и близкий друг.
КАПИТАН
Целых семь лет Соломон провел, совершенно не думая о женщинах. Один только Паяц - так прозвал он Фигуру Лей - все еще жил в его сердце. Но в конце концов с ним снова приключилась любовная история.
В ту пору в Цюрихе, возвратясь из Голландии, где он служил в наемных швейцарских войсках, поселился отставной капитан, некто Гиммель, с единственной дочерью; жена его, родом голландка, давно умерла; жил он на маленькое состояньице да на свою пенсию, причем почти все тратил на себя одного.
Капитан был завзятый пьяница и драчун, а вдобавок воображал себя отменным фехтовальщиком. Человек пожилой, он, однако, всегда водился с молодежью, буянил и затевал скандалы. Оказавшись однажды в одной с ним компании, Ландольт был настолько возмущен его бахвальством, что принял брошенный им вызов и отправился вместе со всеми остальными в дом Гиммеля, содержавшего фехтовальный зал. Там Ландольт рассчитывал, хотя старый рубака и носил кожаный панцирь, раз-другой пребольно ткнуть его в бок - ведь сам он превосходно владел шпагой и еще мальчиком в Вюльфлингенском замке, а затем в военной школе в Меце и Париже усердно упражнялся в этом искусстве.
Действительно, зал вскоре огласился шумом шагов и прыжков фехтующих и лязгом оружия; мало-помалу Ландольт стал так жестоко теснить бахвальщика, что тот даже запыхтел; но вдруг противник капитана опустил шпагу и, словно завороженный, уставился на только что открывшуюся дверь, в которой, держа в руках поднос с водочными рюмками, появилась дочь Гиммеля, прекрасная Вендельгард.
Ее и впрямь можно было назвать чарующим видением. Одета она была словно и не по средствам, высокий, стройный стан облегали тяжелые шелка, но роскошь наряда затмевалась редкостной красотой всего ее облика. Лицо, шея, руки, плечи - все было ровной, ослепительной белизны, будто паросский мрамор облекли одеждой. Вообразите еще пышные рыжеватые волосы, шелковистые пряди которых ниспадали волнами; большие темно-синие глаза и прелестный рот, казалось, выражали какой-то немой вопрос, быть может - даже затаенную тревогу, хотя и не вызванную усилием мысли.
Красавица обвела глазами комнату, ища, где бы поставить поднос, и капитан, обрадованный столь желанным отвлечением, указал дочери на подоконник. Молодые люди приветствовали ее с той учтивостью, на которую такое прекрасное существо имеет право при любых обстоятельствах. Она удалилась, поклонившись с обворожительной улыбкой, на миг озарившей сосредоточенное лицо; при этом она украдкой бросила робкий взгляд на изумленного Соломона, которого впервые видела в доме. Что до папаши, он принес превосходнейшую голландскую водку нескольких сортов и так радушно угощал ею, что все и думать забыли о продолжении схватки. Да и сам Ландольт уже не помышлял о том, чтобы поранить капитана Гиммеля, который мгновенно превратился для него в чародея, владеющего несметными сокровищами и способного мановением руки сделать человека счастливым или несчастным. Не задумываясь принял он, по предложению Гиммеля, участие в катанье по озеру, которое закончилось пирушкой в знаменитом винном погребке, и как ни были непривычны ему шумные повадки старого хвастуна - теперь он в отношении его был сама снисходительность и терпимость.
От избытка сердца глаголят уста, за одной вестью приходит другая. Чтобы хоть что-нибудь услышать о прекрасной Вендельгард, Ландольт отныне с большим лукавством, но словно невзначай и прикидываясь равнодушным, заводил о ней речь везде и повсюду; а как раз в то время она, особа прежде малоизвестная в городе, заставила говорить о себе с тем легкомыслием, с которым, по слухам, наделала долгов на изрядную сумму, что привело к неслыханным последствиям: молодая девушка, дочь цюрихского гражданина, очутилась на краю позорнейшего банкротства, ибо отец -
Судя по всему, дело обстояло так: дочь, ведавшая домашним хозяйством и не получавшая на это от капитана никаких средств, поневоле начала забирать в долг и с течением времени стала все чаще и чаще прибегать к этому спасительному средству. Здесь в известной мере сказались неопытность девушки, отсутствие материнского попечения и некоторое, иногда свойственное таким писаным красавицам, простодушие, не говоря уже о том, что хвастуна отца она считала человеком весьма состоятельным.
Как бы то ни было, в городе только и было разговору, что о ней; женщины, всплескивая руками, заявляли, что раз уж такое творится, - значит, светопреставление близко; мужчины постарше ограничивались предсказаниями о гибели государства; девушки украдкой шушукались и рисовали себе несчастную самыми мрачными красками; молодые люди отпускали вольные, а порою и непристойные шуточки, но опасливо держались подальше от жилья капитана и даже от той улицы; где оно находилось; пострадавшие купцы и лавочники без устали бегали по судам, предъявляя иски.
Один только Соломон Ландольт с удвоенной нежностью вспоминал оплакивающую свои долги Вендельгард. Пронизанный жгучей жалостью, он томился неодолимой тоской по прекрасной грешнице и мысленно видел ее не в чистилище ее мучений, а в цветущем, благоуханном саду, замкнутом золотой решеткой. Не в силах дольше противостоять страстному желанию увидеть Вендельгард и помочь ей, он однажды вечером, выждав, покуда капитан прочно обосновался в трактире, с внезапной решимостью подошел к дому, где жила красавица, и сильно дернул колокольчик. Служанке, выглянувшей из окна и спросившей, что ему угодно, он сурово ответил, что прислан из городского суда и должен переговорить с барышней, а этот предлог он выбрал, чтобы тем самым сразу пресечь всякие праздные пересуды и кривотолки. Правда, он этим сильно перепугал несчастную девушку: вся побледнев, вышла она ему навстречу, а узнав его, тотчас залилась краской. Несказанно смущенная, она дрожащим голосом, в котором явственно слышались страх к испуг, попросила его присесть: ибо она была так одинока и заброшена, что совершенно не представляла себе хода судебных дел и воображала, будто ее тотчас отведут в тюрьму.
Но едва Ландольт уселся, как они поменялись ролями, и теперь он стал, в свою очередь, с трудом подыскивать слова для задуманного им сообщения; ведь прекрасная несчастливица казалась ему более высокородной и знатной, нежели король Франции, которому как-никак, когда он покупал у швейцарцев их кровь, приходилось называть их "мои дорогие друзья". Наконец с таким видом, будто он домогался ее покровительства, Ландольт рассказал, что именно привело его к ней; все возраставшее наслаждение, которое он при этом испытывал, глядя на нее, придало ему храбрости, и он сумел спокойно объяснить ей, что, ознакомившись в качестве члена городского суда с ее прискорбным делом, пришел обсудить с ней положение и найти способ все это уладить. А поэтому пусть она без утайки сообщит ему, какой суммы достигают те обязательства, которые она взяла на себя, и какого они свойства.
С облегчением вздохнув и, как в тот первый раз, бросив на него испытующий взгляд, Вендельгард побежала за коробкой, куда давно уже, ни разу больше не взглянув на них, сложила все полученные ею счета, напоминания и судебные повестки. Снова вздохнув и с краской стыда на лице потупив глаза, она выложила весь ворох бумаг на стол, откинулась на спинку кресла, заслонила лицо пустой коробкой и, отвернувшись, тихо заплакала.
Растроганный и обрадованный тем, что может так действенно ее утешить, Ландольт забрал коробку у девушки, бережно взял ее за руки и попросил приободриться. Затем он принялся просматривать бумаги, а когда ему требовалось какое-нибудь разъяснение, спрашивал ее таким веселым, внушающим доверие голосом, что ей легко было отвечать ему. Тут же вытащил он маленький альбом, который всегда носил при себе, заполняя его беглыми зарисовками лошадей, собак, деревьев, облаков. Разыскав неизмаранный лист, он вписал туда перечень и сумму долгов бедняжки Вендельгард. В основном она была должна купцам за нарядные платья и прочие женские уборы, да еще за кое-какую изящную мебель; попадались и счета за сласти, но в скромных размерах, и в целом долги не достигали той баснословной цифры, которую называла молва. Однако общая сумма все же составляла около тысячи гульденов цюрихского чекана, и должница не имела никакой возможности раздобыть эти деньги.